Она действительно
– Блин, ты же доктор, мать твою, – сказал Ди. – Мозг большой, яйца маленькие. Пока все верно?
– Более или менее, – ответил ему Шанс.
Разберемся по порядку, так сказал Ди.
– О ком он
Последнее заявление вызвало одобрительное бормотание небольшой кучки обитателей лагеря, которые подошли послушать проповедь.
– Но зачем маскировать все под случайность – спросил Шанс. Он не видел надобности впутывать сюда Ближний Восток, а от зрителей нервничал. – Если Блэкстоун стоит за всем, что произошло с Николь… если у него есть парни, которые цепляют девушек, как говорит Жаклин… и если один из них подцепил мою дочь… зачем тогда понадобилось сперва отправлять ее в реанимацию, а потом вытаскивать оттуда?
Ди задумчиво кивнул:
– Когда-то я выбивал долги. У меня было два правила. Человек, которым я собирался заняться, должен был иметь деньги и осознавать, что, норовя их не отдать, он по сути неправ. Они очень важны, эти два принципа. Ладно. Допустим, ты это я, и ты собираешься выбить из кого-то долг. Ты ни за что не подойдешь к должнику просто так и не скажешь, мол, такой-то хочет его деньги, и, если ты не заплатишь, я тебе ноги переломаю. Так прямолинейно никто не поступает. Мне, на самом деле, всегда нравилось быть любезным. Это малость сводило народ с ума, потому что я перехватывал должника где-нибудь в тихой обстановке, а он при этом не знал, кто я такой. Я – совершенно посторонний человек, должник видит, как я выгляжу, и слегка пугается, но тут я начинаю вежливо с ним разговаривать, и у него это не укладывается в голове, и тут я говорю что-нибудь вроде того, почему бы вам не позвонить такому-то и такому-то. Он очень желает с вами побеседовать. И до должника внезапно доходит, что именно происходит, что я за парень и зачем я здесь, и в девяти случаях из десяти больше ничего не требовалось. Людям очень не хотелось портить со мной отношения. Альтернативный вариант я оставлял их воображению. Но всегда находится кретин, который думает, что крут. Может, он и вправду крут. И что ты делаешь с таким? Ты не утруждаешь себя разговорами, просто однажды ночью хватаешь его, тащишь на стоянку и ломаешь ему ноги. И руки ломаешь тоже заодно. Если сломать обе руки, человек даже задницу подтереть себе не может. Это очень унизительно. Потом ты ждешь, когда он поправится настолько, насколько это вообще возможно, и опять идешь с ним повидаться, и все по новой. Отводишь его куда-то, где вы будете наедине, и просто начинаешь заговаривать зубы. Если ты все провернул правильно тогда на парковке, или где там все это происходило, и было темно, а ты все сделал быстро и жестко, ему будет очень тяжело многое упомнить. У него все расплываться будет. Все, что он действительно знает, так это то, что из него все дерьмо выбили. И тут ты опять появляешься… хорошо если это будет в похожем месте, вроде того, где он уже огреб. Он еще только поправляется потихоньку, ест через трубочку, медсестричка ему зад подтирает, так что он начинает нервничать.
Он тебя не узнает, а ты плетешь какую-то чушь на совершенно банальные темы и, похоже, не собираешься в ближайшее время останавливаться. Он бы рад удрать, но ты не даешь ему такой возможности, хоть и видишь, чего ему хочется, и вот тут и говоришь, мол, может, вам бы следовало позвонить такому-то. И до него внезапно доходит. Он понимает, что произошло, и понимает, почему. А самое важное, он понимает, что ты – тот самый мужик. Он знает, на что ты способен, и знает, что, если не послушается, все повторится снова, и достает телефон и звонит, и тебе никогда не приходится требовать долг напрямую.