Долгая долина

Стеклянный взгляд медленно обратился к нему, и в следующий миг Питер рухнул в объятия соседа.

– Дружище! – воскликнул он. – Эд Чаппел, мой старый добрый друг! Что ты тут делаешь? Пойдем в мой номер, пропустим по стаканчику.

Эд поставил его на ноги.

– С удовольствием. На сон грядущий можно и выпить.

– На сон грядущий? Нет уж! Выпьем и пойдем смотреть какой-нибудь концерт или еще что получше придумаем.

Эд помог ему войти в лифт и довел до номера. Питер грузно плюхнулся на кровать и кое-как сел.

– В ванной стоит бутылка виски. Мне тоже плесни.

Эд принес бутылку и стаканы.

– Ты что тут делаешь, Питер? Отмечаешь урожай? Небось целое состояние заработал!

Питер внушительно постучал себя указательным пальцем по ладони.

– Ну да, денег я выручил немало. Только это ведь ничем не лучше азартных игр. Рулетка и есть, один в один.

– Да, но ты выиграл.

Питер задумчиво нахмурился.

– Я мог без штанов остаться, – сказал он. – Все это время, весь год я как на иголках сидел. Ничем не лучше рулетки.

– Согласен. А все-таки ты выиграл.

Тогда Питер сменил тему.

– Мне стало плохо, – сказал он. – Стравил прямо в такси, представляешь? Я из публичного дома на Ван-Несс-авеню приехал, – виновато пояснил он. – Ну не мог я в город не выбраться! Если б не выпустил пар, точно бы взорвался.

Эд с любопытством посмотрел на соседа. Его голова безвольно болталась на шее, борода слиплась.

– Питер, – начал Эд, – а помнишь, в ту ночь… ну, когда Эмма умерла… ты говорил, что хочешь изменить свою жизнь?

Покачивающаяся голова Питера медленно поднялась, и он уставился на Эда Чаппела пустым глупым взглядом.

– А она не умерла, – просипел он. – Неволит меня, как и раньше. Весь год жилы из меня тянула за горошек. – Он изумленно повел глазами. – И как ей это удается? Ума не приложу. – Тут Питер нахмурился и снова постучал себя пальцем по ладони. – Но учти, Эд Чаппел, сбрую я больше не надену. Никогда, запомни это! – Он снова повесил голову, но тут же вскинул. – Я пил! Я ходил по публичным домам! – Он доверительно подсел к Эду и хрипло зашептал: – Но это ничего, я все исправлю. Вот вернусь и… знаешь, что сделаю? Проведу в дом свет. Эмма всегда хотела, чтобы у нас был свет.

Питер завалился на бок и так уснул. Эд выпрямил ему ноги, раздел его и ушел к себе.

Бдительные

Топот, крики и волнение в городском парке постепенно утихли. Под вязами все еще стояла толпа людей, освещенная тусклым голубоватым светом далекого фонаря. Парковую лужайку начисто вытоптали. Утомленное молчание воцарилось среди людей; кое-кто не выдерживал и тайком уходил в темноту.

Майк понял, что все кончено. На него навалилась такая страшная усталость, словно он не спал несколько дней, но усталость эта была какая-то сонная, мягкая и приятная. Майк надвинул кепку на самые глаза и пошел прочь, однако напоследок еще раз оглянулся на сборище.

В центре толпы кто-то поджег свернутую в рулон газету и поднял над головой. Майк увидел, как пламя стало подниматься по ногам голого серого трупа, висящего на дереве. Ему показалось странным, что тела негров после смерти становятся такого синевато-серого цвета. Огонь осветил смотрящие вверх лица людей – молчаливых, неподвижных людей, которые не сводили глаз с повешенного.

Майк почувствовал легкое раздражение. Зачем они сжигают тело? Он повернулся к человеку, стоявшему рядом с ним в полумраке.

– Нехорошо это, – сказал он.

Человек ушел прочь, не ответив.

Газетный факел погас, и весь парк словно бы погрузился в полную темноту, а потом кто-то сразу поджег вторую газету и поднес ее к ногам трупа. Майк подошел к другому зеваке:

– Нехорошо это. Он ведь и так умер, зачем его жечь?

Второй хмыкнул, но взгляда от горящей газеты не отвел.

– Славно мы все провернули, – сказал он. – Сэкономили округу кучу денег и без адвокатишек все уладили.

– Это вы верно заметили, адвокатишек нам не надо, – кивнул Майк. – Да только сжигать его – нехорошо.

Человек продолжал глазеть на пламя.

– Но и вреда никому не будет.

Майк окинул взглядом происходящее и почувствовал в груди какое-то странное онемение. Ему больше не хотелось смотреть. Странно. На его глазах творились удивительные дела, о которых потом можно будет рассказывать друзьям и детям, но усталость притупила его восприятие, размыла картинку. Разум подсказывал ему, что он стал свидетелем ужасного и важного события, однако глаза и сердце говорили иначе: ничего особенного тут нет. Полчаса назад, когда Майк вопил вместе с толпой и пытался пробиться к веревке, чтобы помочь поднять тело, его грудь так распирало от восторга, что он заплакал. Теперь все умерло и казалось ненастоящим; толпа состояла из оцепеневших манекенов. В свете пламени лица людей были пустые и деревянные, и Майк ощутил эту же оцепенелость, оторванность от жизни в самом себе. Наконец он отвернулся и вышел из парка.