Долгая прогулка

— Твой отец бросил вас? — спросил МакФриз у Гэррети.

— Его забрали Отряды, — коротко ответил Гэррети. В глубине души ему хотелось, чтобы Паркер — или кто угодно — что-нибудь вякнул, но все молчали.

Стеббинс по-прежнему шел последним. 

Едва он прошел мимо стоянки, как бугай уже сидел в кабине своего "джимми"[27]. Впереди прозвучали выстрелы. Мертвое тело упало на асфальт, перевернулось и замерло. Два солдата оттащили его к обочине. Третий бросил им с вездехода трупный мешок.

— У меня был дядя, его тоже забрали Отряды, — нерешительно сказал Уайман. Гэррети заметил, что язык левого ботинка Уаймана расправился слишком сильно, и теперь громко хлопает при ходьбе.

— Отряды забирают только долбаных идиотов, — четко и внятно сказал Колли Паркер.

Гэррети хотел почувствовать гнев, но только опустил голову и уставился на дорогу. Все верно, его отец и был долбаным идиотом. Долбаным алкашом, который умудрялся развалить любое дело, за какое ни брался, человеком, не способным держать свои политические воззрения при себе. Гэррети почувствовал себя старым и больным.

— Заткни свою поганую пасть, — холодно сказал МакФриз.

— Хочешь подойти и попробовать...

— Нет, я не хочу подходить и пробовать. Просто заткнись уже, сукин ты сын.

Колли Паркер чуть сбросил скорость, намереваясь оказаться между МакФризом и Гэррети. Пирсону с Абрахамом пришлось немного отодвинуться. Даже солдаты напряглись, ожидая заварушки. Долгие несколько секунд Паркер пристально смотрел на Гэррети. Его широкое лицо было покрыто потом, в глазах засело высокомерие. Затем он похлопал Гэррети по руке.

— Мне иногда сложно сдержать язык. Я ничего такого не имел в виду. Мир?

Гэррети устало кивнул, и Паркер перевел взгляд на МакФриза:

— А ты иди в жопу, приятель, — сказал он и ушел вперед, к авангарду.

— Нереальный придурок, — угрюмо сказал МакФриз.

— Не хуже Барковича, — сказал Абрахам. — Может даже чуть лучше.

— Кстати, — сказал Пирсон, — что значит "Отряды забрали"? Это типа в сто раз хуже чем умереть, так что ли?

— Откуда нам знать? — сказал Гэррети. — Что мы вообще можем об этом знать?

Гэррети-старший был гигантом с волосами цвета соломы, его голос звучал как гром, а когда он смеялся, казалось, сдвигаются тектонические плиты. Потеряв свою собственную фуру, он зарабатывал на жизнь, перегоняя правительственные грузовики из Брансуика. И все бы ничего, но Джиму Гэррети сложно было удержать свои политические убеждения при себе. А когда работаешь на правительство, оно вспоминает о тебе вдвое чаще, и вдвое выше вероятность того, что если вдруг облажаешься, за тобой придут Отряды. Джима Гэррети нельзя было назвать поклонником Долгой Прогулки. И вот однажды он получает телеграмму, а на следующий день двое солдат стоят у них на пороге, и взбешенный Джим Гэррети уходит с ними, и его жена закрывает за ним дверь, и щеки у нее бледнее молока, и когда малыш Гэррети спрашивает у нее, куда это папа уходит с дядями, она бьет его по лицу так сильно, что разбивает губу, и велит замолчать, замолчать. С тех пор прошло уже одиннадцать лет, и Гэррети отца не видел. Очень чисто его изъяли. Никакого запаха, никакой грязи, никаких лишних телодвижений, никаких эмоций.

— У моего брата были проблемы с законом, — сказал Бейкер. — Никакой политики, просто преступление совершил. Угнал машину и проехал из нашего города до Геттисбурга, Миссисиппи. Ему дали два года условно. Теперь он мертв.

— Мертв? — голос как сухая шелуха, слабое подобие себя самого. Олсон присоединился к ним. Его изможденное лицо словно выдавалось на милю вперед.

— Сердечный приступ, — сказал Бейкер. — Он был всего на три года старше меня. Мама говорила — он ее несчастье, хотя он всего один раз вляпался. Я был гораздо хуже. Я три года ездил с ночными всадниками.

Гэррети взглянул на него. В усталом лице Бейкера читался стыд, но и достоинство в нем было — особенно хорошо заметное сейчас, в приглушенном ветвями солнечном свете.

— За такое Отряды забирают, но мне было плевать. Мне было всего двенадцать, когда я попал туда. В принципе, всего-то подростки, которые катаются по ночам. Были и старшие, поумнее нас. Они говорили — вперед!, и гладили по головке, но сами не ездили, и не попадались, конечно. Я бросил это дело после того, как мы сожгли крест на лужайке одного черного парня. До смерти перепугался. И стыдно было. На кой черт нужно жечь кресты передо домами чернокожих? Господи, да это же прошлый век, разве нет? — Бейкер покачал головой. — Это было неправильно.

Снова прозвучали выстрелы.

— Вот еще один, — сказал Скрамм. Он сильно гундосил, и вытирал нос тыльной стороной ладони.

— Тридцать четыре, — сказал Пирсон, достал монетку из одного кармана и положил в другой. — Я взял с собой девяносто девять монеток. Каждый раз, когда кто-нибудь покупает билет, я перекладываю монетку в другой карман. А когда...

— Это мерзко! — сказал Олсон, озлобленно глядя на Пирсона. — А где твои часы смерти? А где твои куклы вуду?

Пирсон ничего не ответил. Он в замешательстве уставился на невозделанное поле, мимо которого они как раз проходили. Наконец, он пробормотал: