Долги наши

Какое счастье — натянуть на подрамник загрунтованный чистый холст. Он стоит перед тобой, и, кажется, можешь, писать, что хочешь. Ты — бог. Создавай жизнь. Но разве действительно можно писать что угодно? Разве это не иллюзия свободы? Ведь из бесконечности ты иссекаешь только то, что способно выразить твое состояние, твою мысль, твою страсть! Но тогда это уже не свобода, а необходимость писать именно это, только это и ничего другого, кроме этого. И ты мучительно ищешь, как выразить то, что тебе нужно выразить. Какая уж тут, к черту, свобода!

Павел глубоко задумался, стоя перед мольбертом.

— Ну, что же ты, Павлик! — услышал он голос матери. — Открой дверь. В другой раз звонят. У меня руки в тесте…

Павел, все еще весь в «состоянии невесомости», как он сам называл такое время творческого вдохновения, прошел в переднюю и открыл дверь.

То ли показалось ему, то ли в самом деле в это мгновение сверкнула молния. За дверью, под дождем стояла Нина.

— Я к вам. Можно? — сказала она.

Павел молчал. Почему-то невыносимо заболела грудь. Косые струи дождя начисто заштриховали улицу за Ниной. Ярко блестел желтенький пластмассовый плащ, капюшон сдвинут назад, лицо мокрое от дождя.

Павел молчал, держась рукой за грудь — она чуть не разрывалась от боли, — он стоял и не дышал.

— Можно? — повторила Нина.

В последнее мгновение, чуть не теряя сознание, Павел с шумом глотнул воздух и посторонился. Нина вошла в дом.

— Кто там, Паша? — крикнула Софья Михайловна из кухни.

— Снимите плащ, — сказал Павел.

— Кто пришел? — крикнула еще раз Софья Михайловна.

Нина сбросила плащ, и Павел положил его на столик у зеркала.

— Почему ты не отвечаешь? — Софья Михайловна выглянула из кухни и застыла, побледнев.

— Заходите, — сказал Павел, открывая дверь своей комнаты.

— Здравствуйте, — произнесла Нина в сторону Софьи Михайловны и вошла в комнату Павлика.

Они стояли друг против друга некоторое время молча. Вдруг Нина звонко рассмеялась.

— Ну, садитесь же, — сказала она, — будьте как дома.

Как похожа она была сейчас на Нину из тетрадей Павла!

Они сели друг против друга.

— Мы еще и не поздоровались. — Нина протянула руку: — Нина.

— Павел, — ответил он неожиданно хриплым басом и прикоснулся к ее ладони.

Наступило неловкое молчание.

— Ну, развлекайте меня. Расскажите что-нибудь. Я ваша гостья.

Павел все молчал в смятении. Он мучительно искал, что бы сказать, о чем заговорить, не находил ничего и чувствовал, что погибает, позорно погибает.

— Может быть, выпьете чаю? — произнес он наконец.

Нина улыбнулась.

— С удовольствием.

Когда Павел вошел на кухню, Софья Михайловна встретила его молчаливым вопросительным взглядом.

— Ты не видела спички, мамочка? — сказал он, налив в чайник воду. — Ах, вот они…

Зажег газ, поставил чайник на огонь. Софья Михайловна закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.

— Что здесь делает эта девица?

— Я тебя понимаю, мама, но она пришла. И, наверное, потому, что хотела поступить хорошо…

— Не желаю, чтобы она здесь оставалась, и если она сейчас же не уйдет…

Софья Михайловна дрожала вся, с головы до ног дрожала, и Павел испугался, шагнул к ней.

— Успокойся, мамочка…

— Выгони ее сию минуту, сию минуту, сию минуту…

— Но, мамочка, пойми, это невозможно…

Вдруг Софья Михайловна оторвалась от двери, шагнула вперед и изо всей силы ударила Павла по щеке.

Павел стоял, не двигаясь, посреди кухни. Левая щека медленно багровела.

Закусив губу, мать резко повернулась и вышла, громко хлопнув дверью.

…Нина стояла у окна. По стеклам хлестал дождь.

Она не шевельнулась, когда. Павел возвратился в комнату.

Молчал и Павел.

— Принесите, пожалуйста, мой плащ, — сказала она.

— Нина…

— Пожалуйста…

Павел вышел и вернулся с плащом. Проходя по передней, Нина демонстративно громко сказала в сторону закрытой кухонной двери:

— Привет! — И, не подавая Павлу руки, прибавила: — Не провожайте.

Но Павел вышел на улицу вместе с ней.

Почти две недели Нина не появлялась в компании. Ребята недоумевали. Пробовали, как обычно, помяукать у нее под окном, покричать: «Ни-ноч-ка!»

В комнате у Нины было темно, и только сердитый силуэт Веры Николаевны мелькал в окнах столовой.

В полном недоумении компания удалялась. Происходило нечто совершенно необъяснимое.

В конце второй недели Нина, как ни в чем не бывало, в обычное время вошла в сад.

Краснорожий Мишка раскрыл рот и застыл, пропустив мяч. Все играющие в волейбол и болельщики повернулись в сторону аллейки, по которой шла Нина в новом платье. Рядом шел очкарик — художник из соседского дома.

— Привет, мальчики, — сказала Нина. — Это Павлик, мастер спорта. Знакомьтесь. И для начала — принимайте нас в игру.

Павлика приняли налево, Нину — направо. Они стали играть друг против друга.

Павлик мазал, пропускал мячи, падал.