Долги наши

Обход главврача был ежедневным торжественным обрядом. Повальная дисциплина в больнице была установлена главврачом и поддерживалась его авторитетом.

Доктор Анастасян считал (и был в этом совершенно прав), что абсолютный авторитет врача, а особенно хирурга — обязательный лечебный компонент. Больные и весь персонал больницы должны безгранично верить врачу. А эта вера поддерживается всей обстановкой больницы. Конечно, при условии, что врач талантлив и не обманывает доверия.

Доктор Анастасян был по-настоящему талантливым хирургом. Операции он делал удивительные по мастерству, по тонкости, по изяществу. Недостатком Ашота Леоновича было безмерное честолюбие. Ему нравилось, когда коллеги просили разрешения присутствовать на какой-нибудь особенно сложной операции. Его, как артиста, вдохновляла аудитория. И еще один недостаток был у Ашота Леоновича… Впрочем, пусть судит читатель — считать ли это недостатком: как-то так складывалось, что доктор Анастасян работал исключительно с женщинами. Все его ассистентки, все ординаторы, все заведующие отделениями хирургической больницы были только женщины. И большей частью миловидные.

Вообще, кроме Ашота Леоновича, в штате больницы не было ни одного мужчины. Даже дворник, даже истопник — все были женщинами. Трудно сказать — отражался ли как-нибудь этот принцип подбора кадров на работе больницы. Среди женщин-врачей были прекрасные специалисты, защитившие кандидатские диссертации, а заведующая травматологическим отделением получила степень доктора медицинских наук, обогнав своего шефа, имевшего лишь степень кандидата и звание доцента.

…Торжественная процессия переходила из отделения в отделение. В больнице стояла абсолютная тишина. Медицинские сестры распахивали перед накрахмаленным облаком двери палат. Тщательно, до синевы щек выбритый, благоухающий Ашот Леонович останавливался перед очередной койкой, и лечащий врач отчетливо докладывал больного. Иногда главврач задавал врачу или больному какой-нибудь вопрос, иногда сам выслушивал, давал указания, иногда шутил, и тогда все накрахмаленные женщины дружно улыбались.

Анастасян выходил в коридор и в наступившей тишине продолжал делать обход.

Войдя во вторую травматологию — это отделение помещалось на третьем этаже, — Ашот Леонович вдруг остановился в недоумении. В коридоре отчетливо слышался смех. Потом какие-то крики и снова смех…

Главврач нахмурился. Женский штат замер вокруг него. Это было дерзостью, неслыханным нарушением дисциплины.

Возмутительные звуки доносились, очевидно, из первой палаты. Никто не открывал ее дверь перед главврачом, не встречал на пороге. Все было сплошным нарушением.

Ашот Леонович сам взялся за ручку и раскрыл дверь.

Удивительное зрелище открылось перед ним. Больной Коломойцев и медицинская сестра Кузьмина, обнявшись, стояли у раскрытого окна, махали кому-то вниз, на улицу, руками, кричали и смеялись.

Такого в руководимой доктором Анастасяном больнице еще не бывало. На него не обращали никакого внимания. Крики и махание руками продолжалось.

Ашот Леонович вошел в палату и подошел к буйствующей паре. Он заглянул из-за спины Павла вниз, на улицу, и увидел странное зрелище. Посреди мостовой стояла группа молодых ребят с большими плакатами и транспарантом. Буквы на нем составляли текст: «Свободу Павлу Коломойцеву!» На одном плакате надпись гласила: «Ашот Леонович, отпустите Павлика». На другом: «Коломойцев, довольно симулировать!».

Ребята заметили выглядывающего из-за спины Павла доктора Анастасяна, выстроились в колонну и замаршировали перед больницей, высоко подняв свои плакаты.

Нина и Павел тоже заметили наконец главврача.

— Так, так… — сказал он. — Это что за ку-клукс-кланы маршируют? Ваши друзья? Так. Можете им передать, что администрация больницы приняла их требование и Коломойцева выписывает. Но, если ты, Павел, один раз пропустишь процедуру, я тебя выгоню…

— …Не будь я Анастасян… — закончил Павел.

— Именно, не будь я Анастасян. Собирайся.

И Павел вернулся домой. Рука медленно оживала. Одна за другой стали двигаться фаланги пальцев. Каждый день к десяти утра Павел являлся в больницу на процедуры.

В дом Коломойцевых и в дом Кузьминых пришел мир. После работы Нина забегала к Павлу и уходила в институт. Она перевелась на вечернее отделение. После занятий снова приходила к нему. Часто являлись ребята, и все вместе отправлялись гулять.

Рафик приволок Павлу гантели с пружинами, чтобы разрабатывать руку.

Ребята первое время не могли привыкнуть к переменам в Нине. Это была она и не она. Вместо высокой постройки из волос — гладкая прическа, челка, как в школьные годы. Исчезла какая-то «нервинка» в ее поведении, неожиданные выходки. Нина стала спокойной, уравновешенной.

Ребята поняли, что у нее с Павлом не просто роман, что это большое, настоящее чувство, что это навсегда. И, поняв, примирились с этим. Теперь все они были компанией верных, хороших друзей.

И настал наконец день, когда после тысячи попыток Павел взял в правую руку уголь, почувствовал, что уверенно, крепко держит его и провел на загрунтованном холсте прекрасную точную линию.