– Совсем дурак! – буркнула баба Лиза. – Ты на свадьбе, что ли?!
Она сидела рядом с Марией Владимировной, и за столом опираясь обеими руками на свой посох. Строго спросила графиню.
– Кто венчал?
– Отец Никон, – ответила Мария Владимировна. – Он и на обеде у нас был.
Баба Лиза одобрительно кивнула, перекрестилась при упоминании Отца Никона.
– Знаю такого. Правильный батюшка. Раз такое дело, и я пригублю… – она посмотрела на стакан, осудительно покачала головой.
– Графинюшка, дай-ка рюмку. Это ж куды столько пойла! – старуха брезгливо махнула ладонью, будто отгоняя муху, и едва не опрокинув стакан с водкой. Мария Владимировна сбегала на кухню, принесла стопочку, налила в неё из стакана.
– Это другое дело, это мерно, по-людски, – одобрила баба Лиза и без затруднений опрокинула стопочку, как выливают в рот сладкое лекарство.
И под прозрачным, густо синеющим к вечеру небом, расплеснулось, загудело застолье! Ели по-простецки, прямо из общих тарелок, ложками, руками. Вареных кур рвали на куски, облизывали пальцы. Шутили поддёвками.
– Петруха, ты чо на сало напёр, захрюкаешь ещё!
– Да я сголодался после рыбалки, салом-то быстрее наглотаюсь.
– Не, нормально сидим, а! – одобрил Семён.
– Манюня, ты карасика с хвоста ешь, там костей больше!
– Ты, Ирунчик, тоже гляди не подавись, а то Митька твой только обрадуется!
– Нормально сидим, а! – опять резюмировал Семен.
Куриные ляжки и крылышки отдали в конец стола ребятишкам. Те ели, набивая рты, молча, основательно, как лесорубы после работы, словно перед этим они не проглотили мешок шоколадных конфет.
Изголодавшиеся с пяти утра Грим и Машенька не отставали от гостей. Баба Лиза смотрела на застольную суету хмуро, сдвинув брови, слушала всю эту дребедень, осуждающе покачивала головой. Сказала вполголоса графине:
– Щас налакаются, начнут песни орать. Потом плакать будут. А потом уже драться, кому охота. Нелюди.
– Почему нелюди?! – спросила Мария Владимировна с полным ртом.
– Потому что нехристи! – веско, но непонятно объяснила старуха.
Стаканы у земляков были пусты, при этом бабы не отстали от мужиков. Грим обошел земляков, налил еще раз, но уже поменьше.
– Не будем гнать коней, посидим от души!
Сидеть от души не получалось. Душевный разговор не складывался, земляки ничего путного Гриму не рассказывали и ни о чем его не спрашивали, только быстро выпивали налитую водку, некрасиво ели и грубо подначивали друг друга, от чего им становилось очень весело.
– Шнурок, ты чо всю колбасу захапал, ну-ка дай тарелку!
– Ничо, картошкой обойдёсси!
Деревенские ржали. Грим еще раз, уже хмурый, обошел стол с очередной бутылкой. Обиженный происходящим за столом, с деланным подобострастием воскликнул:
– Дорогу официанту! Мэдам, соблюдайте сервировку, плиз, уберите сиськи из тарелки!
Земляки, довольные, зареготали, начали услужливо подсовывать ему свои стаканы. Петруха запанибрата хлопнул Грима по заду.
– Официант, водочки!
– Нормально сидим, – промямлил Семен и уснул. Все опять заржали. Зная Грима, Мария Владимировна встревоженно смотрела на него. Он вернулся на своё место, долгим взглядом прошелся по сытым, хмельным лицам земляков. Мария Владимировна успокаивающе погладила его по руке.
– Не заводись, они простые такие…
Грим взял гармонь, сел поодаль, неожиданно легко пробежал пальцами по кнопкам. И негромко запел чистым, точно поставленным баритоном:
Он на мгновение примолк, ожидая, что за столом подхватят песню. За столом молчали, глядели на него с любопытством, даже насмешливо. Грим повторил запев, приглашая земляков: – Мы пойдем с конём по полю вдвоем…
Земляки тупо молчали. Замолк и Грим. Установилась гнетущая, тяжелая тишина, в которой неожиданно для слуха зазвенели птицы.
– Что молчите? – спросил Грим, ему было больно. – Чего не запеваете?
До деревенских, наконец, дошло, что от них хочет этот… земляк с водкой.
– Да песня больно скучная, – пренебрежительно сказала Манюня, которая не подавилась карасём. – Занудная. Всё одно и тоже, пойдем, да с конем, да по полю пойдем, опять же с конем. Мы такие не поём.
– Понятно. Я вас конкретно понял… А какие вы поёте? – спросил Грим. Мария Владимировна схватилась ладонями за щеки, ей стало нехорошо от тона, которым спросил Грим. Семён открыл глаза, оживился.
– Мы-то? Мы нормально поём. Щас… – Он выбрался из-за стола, раскинул по сторонам руки, начал вращаться на каблуке, пьяно качаясь. И высоким голосом заорал на манер частушки:
Деревенские развеселились, заорали разухабисто: