Долгий путь домой

В доме он вытряхнул содержимое гримерного саквояжа на стол. Отложил в сторону склянки с клеем, тональной пудрой, пышные рыжеватые усы, густой парик с зачёсом назад, нос с горбинкой, брови, трубку. Пошарился в одежде на гвоздях в сенцах, выбрал плащ-палатку и сапоги грибников-рыбаков. Поставил перед собой зеркало…

…Деревенские горевали за столом, переживали невосполнимую утрату денег. Стаканы были пусты. Сексот, озираясь, что-то писал. Наверное, заявление в милицию.

– Здравствуйте, товарищи колхозники…

Услышав грузинский акцент, колхозники разом глянули на крыльцо. Оттуда к ним на постаменте цвета хаки двигалась голова Сталина. Голова и руки были живые. Женщины сдавленно вскрикнули. Кто-то из мужиков смятенно выдохнул:

– Бля… Сталин!

– Бабка Лиза накликала, – сказал совсем уже пьяный Семен.

– Изыди, ирод! – велела Сталину старуха и начала истово креститься.

Иосиф Виссарионович обошел стол, за которым истуканами торчали одеревеневшие земляки, застывшие кто как, встал спиной к закатному солнцу, чтобы оно светилось над его головой как кумачовый нимб.

– Вы забыли главный лозунг нашей пролетарской революции. Я вам напомню! – сказал товарищ Сталин с всемирно известным грузинским акцентом, пососал трубку, над ней взвился натуральный дымок, даже запахло мёдовым табаком. – Наш главный лозунг был «землю крестьянам, заводы рабочим, воду матросам!». Партия и правительство зачем дали вам землю? Для счастливой жизни дали! А вы что? Почему вы не живете счастливо? Почему землю продали, водку пьете? – голова на постаменте поплыла вдоль стола, вернулась обратно под багровое солнце. Сталин думал, покуривая трубку… – Потому что вы забыли наши идеалы. Вы стали врагами трудового народа! – Голова подплыла со спины к сидящему Сексоту. Сталин постучал чубуком трубки по его затылку. – А вы кто такой? Вы прислужник недобитого капиталиста. Мы вас расстреляем! – Сталин из-под бровей обозрел остальных товарищей колхозников, еще подумал немного и решил. – Впрочем, мы вас всех расстреляем. Я Лаврентию скажу…

Трындычиха с истошным воплем ломанулась в калитку, но застряла в ней матерым задом. Вышиб её на проселок Сексот, забыв бумаги и калькулятор на столе, он бежал, схватившись руками за голову, прикрывал от пули затылок. Остальные метались у калитки, выскакивали из усадьбы в порядке живой очереди. Мария Владимировна и баба Лиза, обессиленные от смеха и переживаний, сидели обмякшие на ступенях крыльца и только хихикали. Сталин избавился от пьедестала – скинул с себя плащ-палатку, налил водки, выпил, сел рядом с ними.

– Усы сними, – попросила Мария Владимировна. – Страшно же!

– Выпутал до полусмерти, – пожаловалась, охая, баба Лиза. – Надо же, артист! Ну, идите в дом отдыхать, я тут велю им стол прибрать. – Она указала Гриму пальцем на невыпитую водку. – Пойло в дом прибери. А то они очухаются, посреди ночи припрутся. Утром приду, как договорились.

В доме было прохладно. В распахнутые со дня окна тянуло из леса, от реки, резкой свежестью. Грим затворил окна, поежился.

– Надо было окна раньше прикрыть.

– Не доглядел, товарищ Сталин! – Мария Владимировна взяла с гвоздя в сенцах какую-то драную брезентуху, накинула на себя. – Зябко!

Грим внезапно вдохновился, просиял.

– А знаешь что, давай печку затопим! Я сейчас…

Он вышел из дома, спустился с крыльца, пошарил под ним. Щепа была на месте. Зашел за дом, и поленница березовых чурок была полна – Гордик обеспечивал заезжим грибникам-рыбакам высокий сервис. Грим принес в дом дрова, вывалил перед печкой, которую он знал, как себя. Сначала смял из газет шар, сунул его в печной зев поближе к вытяжке, приоткрыл поддувало.

– Сейчас пойдет! – сказал он тоном заговорщика. Мария Владимировна примостилась на скамеечке рядом, с любопытством заглядывала в печной зев.

– Дымить будет…

– Не будет. Я её знаю, – Грим увлеченно колдовал с печкой. – Вот гляди, как она сейчас охнет и пойдет…

Газетный шар вспыхнул и быстро сгорел.

– Во, видела, огонь в вытяжку потянуло! Теперь гляди!

Грим сунул в печку еще один газетный шар, прикрыл его щепой, зажег. Огонь опять, на этот раз живее, сунулся в вытяжку, печь выплюнула через кольца на плите струйку дыма и задышала, пошла бойко. Когда щепа занялась, разгорелась, он накидал на неё дровишек, добавил в поддувале тяги и вполне по-хозяйски произнес:

– Всё, мать, сейчас загудит!

Приникнув друг к другу головами, они нетерпеливо, азартно глядели в щель прикрытой дверцы. Огонь вяло валялся внутри, тыкался по стенкам зева, и в один момент печка вдруг охнула, пламя стало упругим, выгнулось в вытяжку, и печь загудела. Они радостно прижались друг к другу.

– Хорошо? – спросил Грим.

– Хорошо, – ответила Мария Владимировна и тоже вполне по-хозяйски спросила. – А дров у нас хватит?

– Дрова есть. Дров хватит, – домовито ответил Грим. – Дом прогреем как надо. Ты на стол собери, налей маленько, я сейчас…

Он принес пару охапок поленцев, сложил их перед печкой, прикрыл поддувало, оставил щель в два пальца. Тяга выровнялась, упругий огонь начал, как положено, лизать нутро печи.