Долгий путь домой

– Это жаргон художников, – вставила Клара. – Техническое понятие. Если наложить на холст слишком много слоев краски, все поры закупориваются и краска не держится. Она начинает сползать, и картина погибает. Обычно такое случается, если переусердствуешь. Это как если варить что-то слишком долго. Исправить уже ничего нельзя.

– То есть дело не в теме картины, – сделала вывод Мирна. – Это чисто физическое явление. Холст не выдерживает.

– Верно, но одно обычно сопутствует другому. Никто не станет мудрить с картиной, которая его устраивает. Такое случается, если тебе что-то не нравится. Ты пытаешься спасти картину. Работаешь и работаешь, стараясь выразить что-то по-настоящему трудное. Превратить собачий завтрак в нечто значимое. Вот тут-то холст и закупоривается.

– Но иногда спасение все же возможно? – поинтересовалась Рейн-Мари.

– Да. У меня порой получалось. Но в большинстве случаев исправить уже ничего нельзя. Вот в чем ужас: холст оказывается испорчен, когда я почти добиваюсь своего. Уже кажется, все, нашла, ухватила. Наношу последний мазок, и тут краска начинает сдвигаться, соскальзывать. Не держится. Все потеряно. Кошмар. Вот представьте, что вы пишете книгу, потом редактируете, снова редактируете, наконец все готово, и, пока вы пишете «Конец», все слова исчезают.

– Вот дерьмо, – в один голос сказали Мирна и Рут, а Роза на коленях у Жана Ги пробормотала: «Фак, фак, фак».

– Но иногда вам удавалось вытянуть картину? – спросила Рейн-Мари. – Спасти ее?

Клара перевела взгляд на Рут, которая вытаскивала из зубов кусочек спаржи.

– Я должна была ее спасти, – ответила она.

– Ты шутишь, – сказал Габри. – У тебя был выбор и ты спасла ее?

– Я говорю о картине, – отмахнулась от него Клара. – О портрете Рут.

– О том маленьком? – спросила Рейн-Мари. – Который привлек столько внимания?

Клара кивнула. Если громадное полотно «Три грации» кричало о себе, то маленький портрет Рут тихонько манил. Мимо него можно было легко пройти, не заметив.

И большинство просто проходили мимо маленького полотна. Многих из тех, кто останавливался, отталкивало выражение лица женщины. Картина излучала ярость: с нее гневно смотрела озлобленная старуха, ненавидящая мир, который не замечал ее. Все болтающие, щебечущие, смеющиеся люди в галерее спешили пройти мимо, а она оставалась одна на стене.

Ее тонкая рука с синими венами сжимала на шее потрепанную голубую шаль.

Она презирала всех.

Но те, кто задерживался, видели нечто больше, чем злость. Они видели боль. Мольбу. Призыв остановиться. Побыть в ее обществе, пусть хоть несколько секунд.

И те, кто удовлетворял ее мольбу, получали вознаграждение. Последнее подношение. Последнее чудо.

Только они видели то, что на самом деле изобразила Клара.

Только они видели спасение.

Точку в ее глазах. Сияние. Пожилая женщина начинала прозревать что-то. Там, вдалеке. За веселой толпой с бокалами в руках.

Надежду.

Этой единственной точкой Клара сумела передать момент, когда отчаяние переходит в надежду.

– И вы ее спасли? – спросила Рейн-Мари.

– Я думаю, спасение было взаимным, – сказала Клара и посмотрела на Рут, которая стащила кусок хлеба с тарелки Жана Ги и стала кормить Розу. – Эта картина принесла мне успех.

Никто не произнес ни слова, но все подумали, что если бы Клара писала тогда портрет Питера, то, возможно, уловила бы мгновение, когда надежда превращается в отчаяние.

Клара рассказала об их с Мирной утреннем визите в лучшие галереи Торонто. Питера там никто не видел.

Она говорила, а Арман Гамаш внимательно наблюдал за ней. Ничего не упускал – ни слов, ни тональности, ни малейших движений.

Если Клара соединяла в одно целое элементы картины, а Рут – элементы стихотворения, то Гамаш соединял в нечто целое элементы дела.

Как и в случаях с картиной или стихотворением, в основе дел, которыми он занимался, лежали сильные чувства.

– Значит, не повезло? – спросил Оливье. – Следов Питера не обнаружилось?

– Вообще-то, нам удалось найти человека, который не только видел Питера, но даже говорил с ним, – ответила Клара и рассказала о посещении колледжа искусств.

– С чего это вдруг Питер решил наведаться в колледж? – спросил Габри. – А прежде он туда ездил?

– Нет, ни я, ни Питер там не бывали, – ответила Клара.

– Тогда зачем он поехал туда? – спросил Гамаш, забыв о своих жаренных на открытом огне креветках в манговом соусе. – Что ему там понадобилось?

– Я так толком и не поняла, чего он хотел. А ты? – спросила Клара у Мирны.

– Мне кажется, он хотел ненадолго снова почувствовать себя студентом, – задумчиво проговорила Мирна. – Профессор Мэсси сказал, что они много говорили о студенческих годах Питера. О студентах, о преподавателях. Я думаю, ему хотелось вспомнить молодость, времена, когда его переполняла энергия, когда им восхищались. Когда ему принадлежал весь мир.

– Ностальгия, – сказал Габри.

Мирна кивнула:

– И наверное, еще кое-что. Быть может, он хотел вернуть прежнее волшебство.

Клара улыбнулась:

– Что-то я сомневаюсь, чтобы Питер верил в волшебство.