Долгое дело

- Раньше знали, что такое чувства.

- Антонина Максимовна, вас... любили так?

- О, это особый разговор...

Кологородская нервно теребила жакет, бегая пальцами по ткани, похожей на затуманенный полиэтилен. Они коснулись последней пуговицы, которая с готовностью расстегнулась, открыв грудь. В глубокой ложбине таинственно блеснул золотой крестик на серебряной цепочке.

- Вы... по моде или верующая? - тихо спросила хозяйка.

- О, извините, - засуетилась Кологородская, запахивая жакет. - Об этом никто не знает.

- Меня не бойтесь, я сама хожу в церковь.

- Вот бы встретить такого человека, - вполголоса сказала гостья, очарованно разглядывая скоропись Поэта.

- Я забыла ваше имя...

- Ангелина Семеновна Кологородская.

Старушка взяла письмо, опять поднялась и, начав бледнеть прозрачной бледностью, заговорила торжественно и громко, видимо, из всех собранных сил:

- Вы правы. Какой смысл отдать его после смерти? За других я уже не порадуюсь. А продавать за деньги грех...

Она закашлялась тихим, каким-то овечьим кашлем. Но отдышалась.

- Ангелина Семеновна, я передаю это письмо Поэта в дар государству.

Кологородская шумно и радостно встала, приняла письмо, пожала дарительнице руку и поцеловала ее в щеку.

- Другой бы женщине не отдала, - призналась Антонина Максимовна и заплакала.

И пока Кологородская составляла акт на большом официальном бланке с гербом, старушка глядела на письмо и тихо плакала, как над умершим человеком. Она безразлично подписала бумагу, вытерла опавшие от времени щеки и бессмысленно попросила:

- Не потеряйте, ему цены нет.

- А сколько приблизительно?

- Я имела в виду историческую ценность.

- Антонина Максимовна, можно зайти завтра?

- Приходите, приходите. Чайку попьем.

- Расскажу, в какой газете будет информация о вашем поступке и где письмо будет выставлено. А вы расскажете про свою поэтическую любовь...

Старушка бессильно махнула желтой рукой. Кологородская опять чмокнула ее в остуженную слезами щеку и пошла к лифту.

Антонина Максимовна закрыла дверь. На трюмо лежала блеклая шляпа с обескровленными вишенками. Шляпа была моложе письма лет на сто, но ей казалось, что они ровесники и она ее носила, когда Поэт написал женщине это письмо. Но теперь письма нет. Для чего же хранить шляпу?

Она прошла в комнату, уж и не очень касаясь пола, - как по воздуху. На столе лежал дарственный акт. Антонина Максимовна взяла этот лист, который был теперь вместо письма.

Под гербом краснело огромное слово "Грамота". А дальше сообщалось, что за примерное поведение и отличную успеваемость этой грамотой награждается ученик сто первой школы Вася Семикозов.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Я шел по улице, и вечернее солнце, ударившее в спину, положило мою тень на асфальт. Странно. Черная, плотная и четкая тень... Значит, мое тело загораживает свет? Значит, оно есть, мое тело? Значит, я живу?

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Что я хотела делать в жизни? Как говорят школьники: кем быть? Вы сейчас улыбнетесь, но исповедь есть исповедь. Я хотела стать богом. Нет-нет, не женщиной-богиней, этакой красоткой для всеобщего обозрения, а богом - всесильным, мудрым и незаменимым. Думаете, это невозможно? Быть умнее всех. Понимать то, чего другие не понимают. Предвидеть, чего и футурологам невдомек. Помнить то, что все давно позабыли. Делать, что у других не получается. Думаете, невозможно? Стать таким человеком, к которому приходили бы люди, напрасно обойдя все инстанции. Стать такой, чтобы твой адрес узнавали в других городах. Председатель исполкома в просьбе отказал, а Калязина ее удовлетворила - вот каким человеком стать. Думаете, невозможно? Так вот, я им стала.

В институтскую столовую Лида теперь не ходила.

Сторонясь людей, она выскользнула на улицу и неуверенно зашла в кафе. Взяла, что попалось на глаза. Котлету и стакан желтого сока. Котлета из мяса... Разве? Но ведь это не мясо - это труп животного. Сок... Это не сок это кровь растений.

Она бросила вилку и побрела в сквер. Ее остановил городской стожок, накошенный в газоне и придавленный бревном. Боже... Это не бревно - это туловище дерева. На нем не смола - на нем слезы сосны. И это не стожок - это тельца цветов...

- Не стог, а кочка.

Лида отпрянула от знакомого голоса, которого быть здесь не должно.

- Вадим? Что вы тут делаете?

- Тсс! Я слежу вон за тем человеком...

Петельников скосил глаза на далекую скамейку, где благообразный пенсионер мирно кормил голубей.

- Что же он сделал? - удивилась Лида.

- Отравил свою жену.

- Да? За что?

- За измену.

Она шагнула назад, отстраняясь от инспектора и раздраженно краснея.

- Следите за мной, да?

- Слежу, - подтвердил инспектор, обдавая ее радостной улыбкой.

- На каком основании? - вспыхнула она.

- Такая у меня работа.

- Ваша работа следить за убийцами!

- А вы разве никого не убиваете? - вполголоса спросил Петельников, сминая улыбку твердеющими губами.

Лида вскинула голову. Светлые волосы неожиданно блеснули рыжим и упорным огнем. В серых глазах пробежала диковатая зелень. Но все пропало под набежавшим страхом, когда другие ее мысли заслонила последняя: неужели она убивает?