Долгое дело

- А говорят, что в городе появился садист, - окончательно распрямилась Светлана. - Подсаживает в свою машину девушек, везет за город, там пытает, а их крики записывает на магнитофон...

- И потом дома прокручивает, - знающе подтвердил Рябинин.

- Ага. - Инспектор кивнул. - Только садист не один, а их несколько. И не на магнитофон записывают, а сами играют на гитарах. И не девушки кричат, а они сами орут. И называются не садистами, а вокально-инструментальным ансамблем "Гармония".

Женщины засмеялись.

У Рябинина всплыла мысль, никуда не исчезнув, потому что была ясной: сколько сказано о любви... А о дружбе? Нет, не так. С какой силой воспето неясное и трепетное состояние, когда человек лишь начал влюбляться. А где и как воспето состояние, когда человек?.. И слова-то нет.

Рябинин обвел всех какими-то обмякшими очками и блаженным голосом спросил:

- Братцы... Есть слово "влюбился", а почему нет слова "вдружбился", а?

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Уж коли зашла речь о любви... Оставим ее для молодежи - пусть развлекаются, пока не повзрослеют. Жизнь она ведь земная. Я к тому, что любовь есть секс, и больше ничего. Грубо? А правда она такая, грубая. Вся наша любовь сводится к греховным потребностям. Думаете, я любовь не признаю? Признаю, только мое понятие любви другое... Когда с женщиной просто живут - это секс, а когда это делают красиво - это любовь.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Мне кажется, что я понял, в чем ошибается Юрий Артемьевич, - он не разграничивает понятия "смысл жизни" и "главное в жизни". Разумеется, главное в жизни - это труд. Здоровье - тоже главное в жизни. Еще главное в жизни - любовь. Дети, конечно, главное. Природа, материальная база, психологический климат, образ жизни - все это главное в жизни. Что там еще осталось?..

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Рябинин не поверил первым флоксам, заболевшим, закрасневшим на лотках у метро. Он не поверил ранней свежей картошке, принесенной Лидой с рынка. Он календарю не поверил...

Но в парке посмотрел на березу одновременно с порывом сильного ветра. Его взгляд опередил скорый воздух и первым лег на пышную, слегка отяжелевшую от тепла и поливов зелень, которую желтизна не тронула даже волоском. И тут же гулящий ветер - тот, который он опередил взглядом, - вломился в крону и вытряхнул из нее стайку невесть откуда взявшихся рыжих листьев.

И Рябинин поверил - август.

- Уже август, - сказал он Беспалову, входя в его кабинет и осторожно удерживая за уголок маленькую бумажку - как просушивал.

- А...

- Что "а"? - спросил Рябинин, запоздало поняв ненужность этого вопроса: его слова опередили собственную мысль, как утром взгляд обогнал парковый ветер.

Уже август. Уже август, а... Только оно, только время бросает в душу это железное "а". Месяц прошел, а... Год прошел, а... Жизнь прошла, а... А что? Зачем они прошли?

Рябинин прищурился, близоруко вглядываясь в лицо Беспалова, - это ли сказал прокурор? Юрий Артемьевич тоже прищурился, собираясь ответить. Но Рябинин опередил его философским сообщением:

- Египетскому сфинксу четыре тысячи лет. Лежит себе.

И промелькнуло, исчезая...

...Мы не живем, а просматриваем коротенький конспект собственной жизни...

Египетский ли сфинкс подсказал, думал ли об этом раньше, но прокурор вот почему прищурился - вдруг спросил веселеньким голосом:

- Счастье... Почему ж вы смыслом жизни не полагаете счастье?

- Может быть, потому, что так полагают многие.

Рябинин сел в кресло, положив на колени свою осторожную бумажку, - ему не хотелось говорить о счастье.

- Сергей Георгиевич, давно сказано, что мы созданы для счастья, как птицы для полета.

- Мы-то созданы...

- А коль созданы, то надо летать.

- У счастья есть один недостаток, Юрий Артемьевич. Не всегда знаешь, что оно с тобой...

- Неужели вы никогда не были уверены в своем счастье?

- Был. Но всегда был и тайный страх.

- Почему же?

- Боялся, что оно уйдет...

- Тогда вам не бывать счастливым.

- А я их не люблю.

- Кого? - Понял прокурор "кого", но отогнал это понимание, как оброненную глупость.

- Счастливых.

- Что вы говорите! - Беспалов махнул сигаретой, открещиваясь.

- Действительно, что я говорю, - искренне удивился Рябинин, хотя надо бы сказать: "зачем я говорю".

- Вы же человек добрый, - успокоился прокурор.

- Возможно. Но счастливых не люблю.

Юрий Артемьевич уложил окурок в пепельницу и негромко, словно боясь ответа, спросил:

- Почему?

- Они глухие.

Беспалов взялся за нос, который выдержал пошатывание, лишь слегка порозовев.

- И слепые, - добавил Рябинин.

- Не все же.

- Все. Об этом и в песнях поется.

- В каких песнях?

- Ну, хотя бы... "В этот час весь мир для нас..." Или: "Я верю, что любовь всегда права..."

- Это про влюбленных.

- А влюбленные - самые счастливые.

- Я думаю, что влюбленные имеют право ничего не видеть и не слышать.

- Такого права нет ни у кого, - резковато сказал Рябинин. Он и не хотел говорить о счастье.

- Как дело Калязиной?

Теперь и Беспалов не захотел говорить о счастье; теперь, но через день-другой где-нибудь в коридоре или столовой неожиданно озадачит выношенным ответом.