Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Для большинства московского населения указ 17 октября явился неожиданностью. Должен по совести сказать, что большинством же, по крайней мере, того кружка, в котором я вращаюсь, закон 17 октября был принят с явным удовольствием, люди поздравляли друг друга, но и среди чиновников находились такие, которые не понимали, даст ли этот закон нам Конституцию».

«23 ноября 1905 года. Переживаем тяжкое время, когда, ложась и вставая, нельзя не повторить пушкинских стихов: „Что день грядущий нам готовит?“ Бедная родина! Бедное русское самосознание! Неужели же оно не образумит нас в происходящей братоубийственной борьбе. Неужели же человечество не поймет, что оно озверело, потеряло свой нравственный облик. Неужели же примеры Запада и потоки пролитой там крови не могут научить нас обратному.

Я верю в русский народ, но по моей теории, Вам известной, он нравственным станет только после 1940 г., а до сего времени будет переживать переходное состояние. Но для меня непонятна та часть русской интеллигенции, не бывшей в закрепощении, которая гласно, как на съезде, оправдывает кровавые бани. Этой „эволюции“ я не понимаю».

«…Прямо у ограды церкви виднелись также, хотя и небольшие, пятна крови дружинников; за оградой лежал труп старушки-нищей, лет под 80, нечаянной жертвы боя, убитой дружинниками; выстрелами же семеновцев ранены очень опасно диакон и церковный сторож храма Введения, шедшие от заутрени; от выстрелов тех и других убиты еще одна женщина и ремесленник, находившиеся почти за ч

ертою огня».

«18 декабря. Ночью страшное зарево поднялось от Пресни – горели фабрики, раздавались залпы, чутко будившие в душе сознание, что там, в жестокой междоусобной бойне, бесполезно гибнет человеческая жизнь и, может быть, не одна. „За человека страшно мне!“ – вспомнились мне слова Шекспира. Уснув каким-то кошмаром, мы вместе с женой утром в понедельник вышли из дома, посмотрели несколько квартир, а потом разошлись – она к тетке в монастырь, а я на занятия».