Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

А утром велел жене и брату немедля искать детям надежную гувернантку, немку или шведку, чтоб не стара и не молода была, чтоб учила его детей уму-разуму…

Новое следствие

В сенях громко стукнула дверь – так обычно входил Владимир Шереметев, – и правда, через минуту он стоял перед графом, причем в немалом возбуждении. Конечно, из-за вестей петербургских. Приехал Голицын и сообщил, что Ефросинья, царевичева полюбовница, разрешилась от бремени. Толстой учинил ей допрос, и показала она, будто имел Алексей помыслы на царский трон сесть. И следствие закрутилось наново! Борис Петрович поник головой.

Вторая новость похуже: царь требует всех на заседание Сената, ходят разговоры о связях царевича с фельдмаршалом, и ежели не сегодня-завтра Шереметев не явится в Петербург, то его привезут силою.

– Силою? – Граф вскинул седые брови. – Пусть, как Карла, везут меня на носилках драбанты!..

Но и то были не все вести: днями должен прибыть в Москву митрополит Иоанн Кроковский, царь вызывает его на суд. Скорняков-Писарев давно укатил за ним и будет проездом из Киева в Москве.

– Боже мой и Творче! – воскликнул Шереметев. – Дай хоть немного пожить на свете сем в покое! – Схватился рукой за грудь. Помолчал. – Рад я повидать старого друга отца Иоанна, однако… как свидеться? Небось Скорняков неотступен при нем.

– Ты про отца Иоанна? А не думаешь про то, что поведала на допросе девка Ефросинья и как сие на нас отзовется? – спросил брат. – Могут и тебя, и меня призвать…

– Охо-хо… – перевел дух Борис Петрович. – Хочется всем, чтобы я ангел был и чтобы делал все по-ангельски, а я человек всего лишь и делаю по-человечески…

Спустя два дня, под вечер, у ворот шереметевского дома остановилась запыленная коляска, и из нее вышел высокий худой старик с седыми волосами и черными углями глаз на бледном лице. Это был митрополит Кроковский, с которым учились они когда-то в Киевской духовной академии.

Встреча их была не радостна, а печальна. Оба еле стояли на ногах, с трудом удерживали слезы. Старые друзья сидели у камина, говорили о незабвенном Димитрии Ростовском, которого почитали как самого образованного священника, к тому же независимого от воли монаршей. Совсем иное дело – царский любимец Феофан Прокопович, готовый духовную власть целиком отдать царю…

Беседа была не столь долгой, но – облегчила душу Борису Петровичу; еще раз убедился он, что духовное родство пуще телесного. В домовой церкви исповедался перед отцом Иоанном, а после достали духовное завещание, подписанное уже Д. М. Голицыным, Н. И. Репниным, Т. Савёловым. Теперь Иоанн Кроковский поставил на нем свою подпись.

Настало время прощания. С трудом натянув на распухшие, немеющие ноги просторные чувяки, Борис Петрович вышел во двор. Здесь лицо отца Иоанна еще более поразило его своей бледностью – лишь великим смирением держался старец. «Доедет ли до Петербурга? Увидимся ли мы еще?..» Невольно опять черная мысль коснулась Петра, и вспомнился усатый кот…

ИЗ АРХИВА С. Д. ШЕРЕМЕТЕВА

«В 1718 г. фельдмаршал почувствовал знатный ущерб сил своих и не мог следовать за Государем, остался в Москве… О Кроковском показал Царевич: „Архиерей Киевский мне знаем“. Сего было достаточно, чтобы тотчас послать в Киев капитана Скорнякова-Писарева: „А что найдется у него в доме, все письма осмотреть везде и оныя, какие бы ни были, забрать и, запечатав своею печатью, привезти с собою, а помянутого Кроковского везти немедленно с собою под честным арестом в Петербург…“

Предчувствие маститого старца не обмануло его. Приехав в Тверь 1 июля вечером – он скончался.