Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Вдруг на дороге затарахтело – кто и к кому? Не иначе к ним… Старый князь, который находился в постоянной тревоге, сразу узнал чиновника из Сената. Пробормотал что-то насчет ищеек Бирона, да и обмяк. Прасковья Юрьевна где стояла, там и села.

Чиновник протянул князю пакет, тот расписался, и карета поворотила назад. Алексей Григорьевич с ненавистью поглядел вслед черному посланнику и сломал сургуч, коим был запечатан пакет.

Его обступили. Но князь читал молча. Все ждали – он лишь повторил побелевшими губами:

– «…отправляться в дальние деревни… в ссылку до особого распоряжения…»

Взявшись за балясину на крыльце, Прасковья Юрьевна закачала головой, глядя без всякого смысла в пространство.

Наталья заговорила с молодой горячностью:

– Батюшка, матушка! Да как же это? Да можно ли ни в чем не повинных людей ссылать? – Она потерла лоб, не веря в происходящее, ища выход. Удивляясь собственной смелости, предложила: – Надобно ехать к государыне! Рассказать ей все как на духу – и смилостивится она!

– Молода еще, не смыслишь всего, – осадил невестку старый князь. – Милости Анны нам не дождаться, верховники ей теперь не указ, всех готова извести.

– А что у дяди Сергея? Едем к нему! – всполошился Иван Алексеевич.

– Нельзя сие так оставлять, надобно с ним совет держать… – подхватила Наталья и первая двинулась к коляске.

Дорога была сухая, и лошади быстро домчали до Знаменки. Сергей Григорьевич вышел навстречу без парика, всклокоченный. По одному его виду можно было понять, что и тут дела худы. Сразу спросил:

– Был ли у вас фельдъегерь из Сената?

– Был… – бледнея, отвечал Иван.

– И у меня был. Указ – ехать в ссылку…

– Да как же это? Неужто правда?.. – Наталья схватила мужа за рукав. – Сергей Григорьевич, Иван, дозвольте мне, я сама поеду к государыне!

– Видала ты, какова эта государыня, милости от нее не жди… – поник головою князь Иван.

Вошел слуга с вопросом:

– Чего изволите?

– Пошел вон, дурак! – рассердился князь Сергей. – В три дня велено собраться и ехать.

– Как?.. В три дня? – слабея, переспросил Иван.

– Да вот так!

– Какое злодейство! Дак это же как у турок: пришлют для особого знака веревку – и удавись… – возмутилась Наталья.

Не ведала она, как семейство Меншиковых ссылали, как в пути отобрали всё, как от тоски в прошлом годе скончался светлейший в Сибири. И Долгорукие к тому руку приложили… А вот теперь и их черед настал.

Когда молодые вернулись в Горенки, застали они домашних в полном смятении. Крики, слезы, беготня! Все ходило ходуном… Уже собирались в дорогу, перетряхивали сундуки, рундуки, вынимали шубы, выбивали залежавшиеся одеяла, складывали в мешки, мерили сапоги, валенки…

Сестры и братья суетились, Алексей Григорьевич командовал, жена его следила, как укладывают. Лишь Катерина ни в чем не принимала участия, равнодушно поглядывая вокруг.

«Отчего они теплые вещи берут? Разве до зимы там быть? – удивлялась Наталья. – Драгоценности прячут, бусы, ожерелья, иконы в золотых окладах – к чему?»

– А мы-то что возьмем? – спросила мужа.

Он лишь потерянно пожал плечами, и ей пришлось собираться самой.

Ни знания жизни, ни опыта не было, и брала девочка-графиня лишь самую необходимую одежду, да еще пяльцы да нитки (как без вышивания жить в отдалении?), да еще дорогую ей книгу – «Четьи-Минеи», ну и золотую табакерку, подаренную государем на помолвку, да гусли Ивановы…

А через два дня в Горенках появились гвардейцы. В грязных сапогах ввалились в дом. Сержант бесцеремонно заглядывал в комнаты, покрикивал:

– Скорее! Ждать недосуг!

Князь Иван осадил грубияна:

– Куда прешь, дубина!

– Но-но!.. Приказано нам, и не хочем мы оплошки!

– Как разговариваешь с князем? – Долгорукий чуть не с кулаками бросился на сержанта.

Тот промолчал, но взгляд его явственно говорил: мол, был ты князь, фаворит, а нынче ты не указ мне. Наталья повисла на руке у мужа: «Тише, тишенько, Ванюша…»

Утихли крики, плач, беготня… Телеги нагружены, лошади запряжены, каре ты налажены – двинулся долгоруковский обоз.

Было это на пятый день после венчания молодых в Горенках. В первой карете сидели Алексей Григорьевич с Прасковьей Юрьевной, во второй – сестры Катерина и Елена, в третьей – братья Алексей, Николай, Александр, а в последней – новобрачные. Еще отдельно ехали слуги и… мадам Штрауден с Дуняшей. Да, узнав о предстоящей печальной участи своей воспитанницы, гувернантка не раздумывая отправилась следом за нею. Отпустил Петр Борисович и девку Дуняшу, к великой радости той.

Мужественно, с какой-то отчаянной решимостью даже, встретила весть о ссылке юная княгиня Долгорукая. Ни слез, ни жалоб – на лице подбадривающая улыбка. Ради мужа бросилась она в пучину бедствий, теряя богатство, родных, Москву. Если и грустно ей было, то лишь оттого, что братья и сестры не пришли проводить. Но она и это прощала – ведь рядом Черкасские, а ему, вице-канцлеру, нет ничего страшнее великосветских сплетен.