Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

– Взгляните вон на того человека у китайской вазы – знаете, кто это?.. Кологривов Дмитрий Михайлович, великий шутник! С ним никто не скучает… Однажды он вытащил стул из-под секретаря одного дипломата, но так ловко, что тут же и подхватил его… Какой любитель розыгрышей!.. Явился к некой барыне Зыбиной неузнаваемый, в платье нищенки. Да еще с ним князь Голицын… Заголосили дуэтом: подайте странникам убогим! монашкам неприкаянным!.. Ребячество, конечно, однако барыня поверила, бросилась за деньгами в комнату, – кто ж не подаст нищим? А когда вернулась – что за картина предстала ее взору? Один в платье чухонки, другой – старой мещанки, и оба с бубнами! И так отплясывают, что пол трещит! Да еще и припевают: «А мы едем во дворец, во дворец!» Барыня чуть не в обморок…

– Ну и как, наказаны были «шалуны?» – улыбаясь и оттого хорошея, спросил Шереметев.

– «Шалунам» был объявлен выговор, но! – карьера их не пострадала, а барыня великую жалобу написала.

К ним подошел тот самый князь Голицын – лицо его дышало лукавством, глядел заговорщически и, протянув руку Куракину, сказал: – Поспорим?.. Поспорим, что я нынче дерну великого князя за… волосы.

– Помилуй, князь, как можно? Он знает меру шуткам.

– А вот поглядим! – Голицын «завелся» и не отступал. – На что спорим?

– На дюжину бутылок настоящего рейнвейна, из погребов короля Фридриха! – Они ударили по рукам.

Московский гость не имел вкуса к таким шуткам и промолчал.

В комнату снова вошел Павел, рядом – супруга в русском платье с жемчужным ожерельем в несколько рядов. И две дочери. Сыновей не было: они, как всегда, при «бабушке», императрице. А дочери были очаровательны.

– Господа! – объявила Мария Федоровна. – Мои дочери и фрейлины желают показать вам «живую картину». Кто угадает автора живописной картины – тот получит приз!

– Матрона в королевском платье и две очаровательные дочурки – кто скажет, чья это картина? Кто автор? – щебечет Нелидова, недавняя выпускница Смольного, подруга Павла. Проходя мимо Шереметева, она легко касается его веером и делает капризную гримаску. Выждав паузу, объявляет: – Вы так и не догадались? Это же Мария-Антуанетта с детьми! Картина художницы Виже-Лебрен! С вас, граф, фант!

Шереметев пошарил в кармане, обнаружил табакерку и отдал, надеясь, что диалог с Нелидовой закончен. Однако не тут-то было. Она остановилась рядом и заговорила шепотом:

– Знаете ли вы, граф, кто изображен на потолке в комнате императрицы? – Сделала большие глаза: – Там мифологические Венера и Аполлон! Но чьи у них лица?.. Самой Екатерины и князя Юсупова! Баа-альшой любитель женщин!.. И еще, я могу это лишь вам доверить: Павел Петрович сказал, что когда станет государем, то немедля выбросит ту постыдную картину!..

Мимо Шереметева прошла Мария Федоровна, и он с удовольствием перевел на нее взгляд. Томные глаза, жемчужное ожерелье… Печальный жемчуг, знак слез, – тоскует ли там без него Парашенька? Ах, сколько в ней сердечности, простоты, ни ужимок, ни многозначительного кокетства здешних дам!

Появились музыканты, струнный оркестр, и начался музыкальный концерт. Павел был ценителем музыки, он привечал и Бортнянского, и Козловского, здесь исполнялись русские оратории, хоры. Поглощенный музыкой, Шереметев не заметил, как к нему вновь приблизилась Нелидова и громко сказала:

– Граф, я слышала, что вы тоже играете!

Не успел он ответить, как Павел с каким-то вызовом выкрикнул:

– Мой отец тоже играл на скрипке! – На беду в тот момент взглянул он на сапоги Шереметева с красными каблуками и, заложив руки за спину, проговорил с искаженным от злобы лицом: – Граф Николай Шереметев, ты русский человек или нет? Нечего обезьянничать с французов, все должно быть свое! – И, развернувшись, направился в противоположную сторону.

Стало ясно, что сегодня более не будет у них никаких разговоров, но Шереметев должен и далее оставаться в Санкт-Петербурге…

А встреча их один на один все-таки состоялась. И не одна.

Можно только предполагать, о чем были те разговоры. Конечно, о России, ее друзьях и недругах… О Средиземном морс и острове Мальта, лежащем в самом его центре, между христианским и мусульманским мирами… О фельдмаршале Шереметеве, первом кавалере Мальтийского ордена… В голове Павла зрели всемирного размаха планы: Индия, Китай… Говорили об ордене госпитальеров. Фельдмаршал Шереметев был поклонником заветов госпитальеров: развивать культуру, помогать страждущим, больным и раненым… Павел ко всему относился излишне серьезно, а Шереметев умел повернуть серьезный разговор иной раз к шутке, быту. После громких слов о госпитальерах он с легкостью заметил:

– Моя матушка Варвара Алексеевна не знала о госпитальерах, однако – она без всякого ордена взяла и построила в Вешняках дом для сирых и убогих, странноприимный дом. (Он чуть не добавил, что и любимая актриса его говаривала о том же.)

– Твоя матушка? – улыбнулся Павел, что-то вспомнив. – А ты знаешь, как ее называли? «Тигрицей» – вот! С характером была сударыня… А тебя не одолевают ее «тигриные» приступы?