Доля правды

— Моя работа заключается в том, чтобы каждый сценарий рассматривать всерьез. Скажу больше: меня нимало не волнует, окажется ли преступник польским епископом или главой мемориала Яд ва-Шем. Главное, чтоб мы его поймали.

— Неужели вам это и впрямь безразлично?

Хорошо, что время подходило к концу.

— Да.

— Мне кажется, что вы, человек образованный и мыслящий, не осознаете своих обязанностей. Следует определиться, на какой стороне баррикады вы находитесь. Наша сторона должна давать пример, учить, объяснять. Иначе душами завладеет другая, темная сторона.

— Что это еще за темная сторона? — ужаснулся Шацкий. — Неужели вы не можете просто информировать читателя о том, что происходит? Неужели здесь каждый должен заниматься какой-то пропагандой?

— Нам не все равно.

— А мне все равно. Ваши пятнадцать минут истекли.

3

Он любил женщин, любил то состояние, когда, встретив незнакомку, чувствовал, как дрожь пробегает по позвоночнику, как приходит в восторг от красоты лица, линий фигуры, жеста, звука голоса, улыбки или остроумного замечания. Иногда, но довольно редко, подобное ощущение, набирающее силу то ли в позвоночнике, то ли где-то внизу живота, случалось у него и при контактах с мужчинами. Раньше он его боялся, но потом понял — это восхищение. Точнее, смесь восхищения, легкой зависти и едва уловимого возбуждения. Нечто мальчишеское: «Вот когда вырасту, буду как тот дядька».

Именно в таком состоянии Роман Мышинский покинул кабинет прокурора Теодора Шацкого. Если ему, архивисту-наемнику, который раскапывает семейные секреты, упрятанные среди пожелтевших страниц, доводилось принимать нового клиента, он старался произвести на него точно такое же впечатление, какое производил Шацкий, — он старался быть точь-в-точь таким же. Деловым, но не молчуном. Профессионалом, но лишенным высокомерия. Избегающим близости с людьми, но не хамом. Теодор Шацкий был как раз таким. Гордый блюститель порядка, который многое повидал и многое знал, но не испытывал потребности распространяться об этом. Светлый, как бы промытый водой и вселяющий тревогу взгляд, узкие губы, классические черты лица. И эта молочно-белая густая шевелюра, которая придавала ему слегка демонический вид. Было в прокуроре что-то от голливудского шерифа, от Гэри Купера и Клинта Иствуда, но отражался в его облике и тип исконно польского офицера: несокрушимая уверенность в том, что он — нужный человек на нужном месте.

Завидовал он и твердому убеждению Шацкого, что тот стоит на правильной стороне баррикады, что вся его деятельность служит добру и справедливости. А сам он кто такой? Канцелярская крыса с историческим уклоном, что ради пары злотых прячет от поляков их еврейских предков и разыскивает для них дворянские корни, чтобы они могли повесить герб над телевизором. Что и говорить, только сейчас он впервые в жизни занимался чем-то, что имело значение.

Именно поэтому, когда по прошествии столь краткого времени он возвращался туда, где набрался страху, — в Государственный архив в Сандомеже, — он не ощущал ни подавленности, ни тревоги. Лишь один раз, в тот момент, когда в молитвенном зале синагоги он разыскивал соответствующие акты, его охватило легкое беспокойство. Ему снова пришлось пройти мимо разводного мостика, что вел к окну, выходящему на кусты под синагогой. Он миновал его осторожно, но ему почудилось, будто изображенные еврейским живописцем зодиакальные символы следят за его движениями. Впрочем, он быстренько стряхнул с себя это впечатление и отнес ипотечные книги в читальню, а рядом с ними разложил полученные от Шацкого материалы. Прежде всего, коротенький список лиц и касающиеся их распечатки из базы данных PESEL [145]— этих людей следовало проверить в первую очередь. Потом обсыпанные печатями доверенности, дающие ему право доступа ко всем данным. И один листочек, на котором было написано, что ему следует искать: убийство, смерть беременной, лжесвидетельство.

Он вытащил свою американскую записную книжку, толстенную, с желтыми страницами, и составил список учреждений, которые следует посетить. Начнет он с Отдела записей актов гражданского состояния и приходских канцелярий и в общих чертах набросает генеалогическое дерево каждого из указанных Шацким лиц. Это не составит особого труда, поскольку ему не понадобится углубляться в историю более чем на два поколения. Потом он поднимет судебные акты и послевоенные газеты — тоже проще пареной репы. Хуже может оказаться с документами спецслужб — сотрудники IPN

[146]страдали ярко выраженной манией преследования. Но, даст Бог, эти документы и не понадобятся.

Однако сначала — свидетельства о собственности. Если прокурор прав, ключом ко всему делу является маленький особнячок на Замковой, его нынешние и прежние хозяева.

4

Звонок Олега Кузнецова был как голос из потустороннего мира, и Шацкий осознал, насколько неустойчивым может быть эмоциональное равновесие, если нарушить его проще простого.