Дом на Северной

— Нет, Катерина, лучше беседовать с баранами в образе овцы, чем с баранами в образе человека, — мрачно отвечал он. И она поняла обиду старика, его мрачный тон ей открыл все. Не могла только придумать причину, побудившую Юру прийти. Конечно, был Юра, но теперь все выяснилось, и она ему сказала, что пусть ничего такого не подумает, она его не винит и это ни к чему не обязывает его, и он, как ей показалось, даже легко вздохнул: мол, все хорошо, что хорошо. Из чего Катя заключила, что он доволен оборотом нескладного дела. И вот он пришел. Зачем? Она припомнила, как он подарил ей бусы, которые носила летом не снимая, припомнилась степь в ту ночь, его смешной разговор о счастье. Как ей легко было тогда, удивительно, когда Юра сказал о желании лежать в спиртовой банке!.. Все это припомнилось вмиг, и в тот же миг на какую-то секунду стало легче, а спустя совсем немного времени Катя подумала, что если все бывшее так удивительно и было пусть не полным, но все-таки счастьем, то теперь это счастье может и не быть. Нет, не может, что началось, исчезнуть так неожиданно, как началось! И будет продолжение того случая, счастье все-таки продолжается. Упал клубочек, а теперь свяжи варежку. И в ней будет тебе в ненастье то ли тепло, то ли холодно. Клубочек упал случайно, а потянулось…

* * *

Юра повесил заляпанный маслом полушубок в сенях, бросил на пол свои собачьи рукавицы, как он всех уверял — из волчьей шкуры, хотя от рукавиц за версту несло псиной. Считавший, что разница между волком и хорошей псиной невелика, старался подкрепить «доказательство» на породу своих рукавиц выдумкой: «Ехал ночью домой в степи, возле ракитника на дороге стоял огромный волк. Ни с того ни с сего волк бросился на машину, схватил зубами баллон и прогрыз его, раздался оглушительный взрыв — аж машину кинуло в сторону с дороги. Но и он, бедняжка, попал под машину, хлопнуло его по голове».

Катя увидела полушубок, войдя в сени. В доме говорили. Она осторожно притворила дверь, прислушалась. «Переоденусь потихоньку и уйду в школу», — решила она, ступила в комнату и не успела захлопнуть дверь, появился он в дверях ее комнаты. Он улыбался, торопился навстречу.

— Я вот, видишь, старый бедуин, приперся к тебе. Мы вот тут с Татьяной Петровной устроили небольшое открытое профсоюзное собрание, вынесли важное решение по Вьетнаму, Лаосу и американскому беспардону, тебя избрали в председатели. У нас с ней полный контакт, меня понимает с полуслова. Вот! Святое слово. Не нужны никакие там ремни-приводы. Фу-ты ну-ты, какие у тебя щечки! Мама моя пекла такие шанежки. — Он стоял перед ней, почерневший еще больше лицом, сухощавый, в новом пиджаке, в хромовых сапогах, выбритый и чистый, говорил быстро, весело, ласково глядел на нее, только глаза его, вернее, в глубине глаз что-то застывшее настороженно следило за Катей. Катя молча сняла пальто, повернувшись к нему лицом, ссутулясь под вязаной кофточкой, опустив руки на животе, — да и вся она опустилась, сжалась, жалобно глядела на него, не зная, что сказать, как вести себя после своих дум о нем. Так же уныло прошла к столу, села, не принимая шутливого тона Юры, отстраненно глядя, слушая, не видя уж и не понимая его.

Юра поговорил-поговорил и смолк. Татьяна Петровна подошла к Кате. Юра закурил, поминутно взглядывая на нее, лицо его будто ожесточилось, ссохлось на скулах.

Катя глядела на пол, на печку, табуретки, лавки, вязанку хвороста, репродукции на стенах, — все было, как прежде, все молчало и будто изменилось, но она старалась уверить себя в привычности, обыденности происходившего.

— Теть Таня, чайку бы, — попросила Катя.

Старушка со всех ног бросилась ставить чай.

«Что она так бегает, так старается?» — подумала Катя про себя. Но старушка, вся изнервничавшись, пока Катя молчала, постаралась поскорее прервать тягостное молчание, услужливостью сделать ей приятное, услужить и Юре, если подвернется случай. Она согласна на все, лишь бы все стало хорошо, лишь бы закончилось благополучно. Она подумает о них, а уж о себе еще придет случай. «Им жить, а мне помирать, — думала старушка, разливая чай дрожавшей от волнения рукой. — Им жить…»

— Садись чай пить, — сказала Катя, села сама, пригласила взглядом и старушку.

— Сажусь, — ответил сухо Юра, степенно сел, руки по-школьному положил на стол, нехотя поежился плечами.

— Пришел, — сказала Катя в тон ему, чувствуя, как опять у нее закололо в животе, боль прострелила насквозь спину. — Ты ведь любишь чай?

— Я, чай, чай очень люблю, Кабсдох, — сказал Юра слова, которые раньше вносили обычно легкую, шутливую атмосферу, но сегодня никто шутки не заметил. Старушка сидела как на иголках, вскоре вышла, осторожно прикрыв дверь, остановилась с той стороны, прислушалась и перекрестилась: «Господи, помоги…»