Дом о Семи Шпилях

Независимо от невыгодного впечатления, производимого наружностью Гефсибы, во всех ее поступках проявлялась какая-то неуклюжесть, которая делала ее неспособной даже к простым услугам, не только к умиротворению кого бы то ни было. Она знала, что она только раздражает Клиффорда, и потому обратилась к помощи Фиби. В ее сердце не было никакой низкой ревности. Если бы Провидению было угодно наградить ее героическую верность, сделав ее непосредственным орудием счастья Клиффорда, то это наградило бы ее за все прошедшее, это доставило бы ей радость – конечно, не самую восторженную, но глубокую и истинную, стоящую тысячи бурных восторгов. Но такое счастье было невозможно, и потому она предоставила свою роль Фиби, вверив ей драгоценнейшее из своих прав. Фиби приняла на себя ее обязанности весело, как принимала она все, и одна уже искренность ее чувства дала ей возможность большого успеха.

Бессознательным действием своей умной натуры Фиби решительно сделалась добрым гением брата и сестры. Угрюмость и запустение Дома о Семи Шпилях, казалось, совершенно исчезли после ее появления здесь: уничтожающий все тлен остановился между старыми бревнами скелета дома, пыль перестала осыпаться так густо, как прежде, со старинных потолков на пол и мебель нижних комнат, или, по крайней мере, в них беспрестанно появлялась с щеткой маленькая хозяйка, легконогая, как ветер, подметающий садовую аллею. Тени мрачных происшествий, поселившиеся, как привидения, в пустых и печальных комнатах, и тяжелый, неподвижный запах, который смерть столько раз оставляла после себя в спальнях, должны были уступить место очистительному действию, какое оказывало на атмосферу всего дома присутствие молодого, свежего и здорового человека. В Фиби не было решительно никакого недуга (если б он был, то старый Пинчонов дом как раз бы превратил его в неизлечимую болезнь). Душа ее походила по своим возможностям на небольшое количество розовой эссенции в одном из принадлежавших Гефсибе огромных, окованных железом сундуков, которая пронизывала своим благоуханием разного рода белье, кружева, платки, чепчики, сложенные платья, перчатки и другие хранившиеся там сокровища. Подобно тому, как каждая вещь в этом сундуке делалась приятнее от розового запаха, мысли и чувства Гефсибы и Клиффорда, при всей своей мрачности, получили легкий оттенок счастья от общества Фиби. Деятельность ее тела, ума и сердца понуждала ее вечно быть занятой обыкновенными маленькими трудами, представлявшимися ей вокруг, обдумывать сообразную с минутой мысль и сочувствовать то веселому чириканью реполовов на груше, то – до возможной для нее глубины – мрачному беспокойству Гефсибы и неопределенным стонам ее брата. Эта способность легко приноравливаться ко всему окружающему есть вместе и признак совершенного здоровья, и лучший способ его предохранения.

Такая натура, как у Фиби, неизменно производит свое влияние всюду, но редко пользуется надлежащим уважением. Душевная сила молодой девушки, пожалуй, может выказываться в ярком свете оттого, что она проявлялась посреди таких мрачных обстоятельств, какие окружали теперь хозяйку дома, и еще оттого, что она производила свое действие на внешний вид, так сказать, гораздо более массивный, чем ее собственный, потому что худощавый, костистый корпус Гефсибы относился, может быть, точно так же к легкой фигуре Фиби, как относились между собой нравственный вес и нравственная субстанция женщины и девушки.