Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

В этом смысле особенно поучительно данное Натом описание перепадов настроения Джеймса: «…Барон в какой-то лихорадке, он считает, что это хорошая операция, и одновременно боится за нее браться, хочет, чтобы [концессия] досталась компании-конкуренту, а потом вдвойне жалеет… с другой стороны, он дрожит с головы до ног при мысли о том, что придется руководить железнодорожной компанией такого значения, не умея обойтись без парочки дельцов вроде Эйхталя и Перейры».

Иными словами, Джеймс понимал, что риск велик, ему невыносимо было даже думать о том, что он уступит операцию конкурентам; племянники были настроены не столь воинственно. Нат полагал, что «при всем моем уважении к железным дорогам, [не стоит] жадничать и стремиться играть главную роль; мы можем держать пакет акций, притом довольно большой, и получать с него прибыль, но не брать на себя больше ответственности, чем другие». Джеймс, наоборот, не мог устоять против возможности сыграть «главную роль». Он прекрасно понимал, какие опасности и трудности подстерегают его в «попытке сделать сразу очень многое», и все же убеждал племянников «подойти к делу серьезно»: «Настоятельно прошу вас принять нескольких новых брокеров, чтобы мы вели дела на равных с другими, и попытайтесь вдохнуть жизнь в операции с железными дорогами. По-моему, мир каждый год стремится найти что-то новое, чем бы себя занять. Сейчас, судя по всему, в моде „промышленность“. Если дело в этом и мы решим вступить в драку, нам придется подойти ко всему серьезно… даже если заработать не удастся. Главное — быть при деле».

Анфантен не ошибался, когда предположил, что любовь к «играм с железными дорогами» во многом заменила Джеймсу игры в политику: «Обмен слухами с Тьером, Гизо или Моле — то, что так хорошо делает Луи-Филипп, — детская игра для Ротшильда, до которой он снисходит редко; он выгадывает на… взлетах и падениях, а сам играет с железными дорогами… большую игру для сильных мужчин».

И все же в конечном счете планы Джеймса зависели от Лондонского дома, поскольку лишь средства лондонского рынка капитала могли удовлетворить потребности сооружаемой линии, пусть даже и с правительственными субсидиями. Северная линия, по мнению Ната, способна была «стать крупным предприятием», только «если удастся уговорить нескольких добрых людей в Лондоне хорошо в него вложиться». «Мы не сумеем проложить такую протяженную линию, если нам не помогут английские капиталисты», — писал он Лайонелу. В особенности он призывал его привлечь банк Глина, единственный банк в Сити, который всерьез занимался железными дорогами, и Джорджа Стефенсона, чьи инженерные навыки были бы бесценными. Учитывая огромное значение линий, которые протянутся с севера к берегам Ла-Манша, другие английские бизнесмены поспешат последовать их примеру, хотя Ротшильды были рады не всем: так, попытки Давида Соломонса пробиться к участию в операции служили источником большого раздражения. То, что в сооружении дороги задействовали столько английского капитала, возможно, объясняет, почему в течение 1843 г. противодействие Ната постепенно слабело. Во всяком случае, он как будто поверил в то, что акции достигнут «отличной высокой цены» и будут «расходиться как горячие пирожки» сразу после эмиссии. Разумеется, акции французских железных дорог пользовались на лондонском рынке огромным успехом. Как сообщал Майер, «здешние обитатели… спешат принять участие во всех начинаниях, которые затеваются в нашей доброй стране, будь то железная дорога или заем… Видя, какие состояния сколачивают здесь спекулянты, люди не сомневаются: пусть даже план кажется огромной махинацией, на ней можно серьезно заработать».

Несмотря на сдержанное отношение к вопросу о рентабельности французских железных дорог в отдаленной перспективе, лондонские братья не могли не гордиться превосходством британского рынка. «Надеюсь, ты продал большую часть акций Северной [железной дороги], — писал Энтони Лайонелу в сентябре 1845 г. —

Мой милый Рабби, попробуй доказать, что англичане способны купить акций не меньше, чем… паршивые лягушатники». Его младший брат на следующий год выражал те же чувства: «Чем больше я вижу, тем больше убеждаюсь, что никакое место не сравнится с нашим старым Нью-Кортом. Где были бы сейчас „мусорные“ французские акции, если бы мы их не поддержали? По-моему, мы имеем полное право немного задрать нос и считать себя такими же великими людьми, как прочие». Налет шовинизма стал еще одной чертой, отличавшей Ротшильдов другого поколения.