Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Заем якобы понадобился на финансирование новых железных дорог; именно так Соломон говорил Гассеру, пытаясь продать «на значительную сумму» новых облигаций богатому наличными царю. Однако в ноябре 1847 г. Австрия вооружалась, готовясь к интервенции в Ломбардию и Венецию, где восстания казались неминуемыми. Соломон обо всем знал от Меттерниха, однако вместо того, чтобы встревожиться, он, наоборот, предложил увеличить финансовую помощь. Как ни странно, он согласился ссудить еще 3,7 млн гульденов в обмен на четырехпроцентные облигации, которые он, более того, просил не продавать на уже и без того переполненном рынке: они, обещал он Кюбеку, останутся «в его личном сейфе» в обмен на 4,6 %. Поскольку краткосрочные ставки в Лондоне в то время находились на уровне 5,85 %, а пятипроцентные «металлики» уже упали в цене и котировались на десять пунктов ниже, чем три года назад, его решение можно назвать странным (если не самоубийственным). В то время как обсуждалось предложение Соломона, Кюбек предупреждал, что интервенция в Италию приведет «к полному краху наших финансов». «Мы на краю пропасти, — провидчески говорил он Меттерниху, — и растущие требования к казначейству в связи с мерами, необходимыми для борьбы с зарубежными революционными элементами, уже ведут к росту беспорядков внутри страны, что отмечают законодательные собрания в провинциях и буквальные вспышки в прессе наших соседей». Меттерних оставался невозмутимым. В январе, когда Соломон испугался, Меттерних сердито сказал ему: «С политической точки зрения все хорошо; с точки зрения биржи — нет. Я выполняю свой долг, но вы не выполняете свой».

Как и в случае с займом Эскелесу, операции Соломона с правительством велись отдельно от остальных домов Ротшильдов. «Мы получили весьма любопытные письма из Вены, — писал Нат в Нью-Корт примерно в то же время. — У нашего доброго дядюшки полно 2,5 %-ных и 5 %-ных „металликов“, и одному Богу известно, как он справится с рынками… князь Меттерних обманывает дядюшку, чтобы тот продолжал свои финансовые операции; по-моему, Ф-фуртский дом обнаружит небольшую разницу в балансе в следующий раз, когда будет его составлять». Как оказалось, его прогноз был сильным преуменьшением. В феврале 1848 г., когда были сделаны первые попытки подсчитать обязательства Соломона, общая сумма составляла почти 4,35 млн гульденов (около 610 тысяч ф. ст.), то есть сумма, более чем вдвое превышавшая капитал Венского дома в 1844 г. Теоретически, как и предполагал Нат, ответственность за филиал в Вене по-прежнему нес Франкфуртский дом; но и там в 1840-е гг. держали облигации других немецких государств, особенно Вюртемберга и Ганновера. В марте 1848 г. даже шли разговоры о предоставлении нового займа Пруссии! Когда Ансельм наконец приехал из Франкфурта, чтобы привести в порядок дела Венского дома, он вовсе не склонен был к родственному великодушию. Его отношения с отцом испортились, в чем можно видеть первую для Ротшильдов потерю в 1848 г.

Во Франции так же неуклонно росли расходы. К 1847 г. бюджет был на 55 % выше, чем за 12 лет до того, не в последнюю очередь из-за государственных субсидий различным железнодорожным компаниям. Уже осенью 1846 г. поговаривали о займе, нужном для покрытия государственного дефицита; к лету следующего года трудность в размещении казначейских векселей на напряженном денежном рынке сделала новую эмиссию рентных бумаг настоятельной необходимостью. Естественно, Ротшильды не собирались уступать операцию другим, несмотря на периодические приступы беспокойства, одолевавшие племянников Джеймса по поводу финансовой стабильности Франции. Париж не отставал от Вены; государственные займы стали чем-то самим собой разумеющимся, независимо от экономических условий. Правда, Джеймс заключил на первый взгляд невыгодную сделку. Условия, которые он выговорил, казались щедрыми: из 350 млн франков по номиналу, на которые надлежало выпустить облигации, Ротшильды брали 250 млн в виде трехпроцентных рентных бумаг всего по 75,25, примерно на два пункта ниже рыночной цены. Более того, его соперники имели все основания жаловаться на двурушничество. Вполне возможно, министр финансов так устроил торги на новые рентные бумаги, чтобы ставка Джеймса была равна предположительно тайному минимуму министра. Как откровенно признавался братьям Нат еще до операции, Дюмон «выпустил кота из мешка»: «[Он] сказал, что не может обсуждать свой минимум, так как ему необходимо заявить в палате, что его запечатанное письмо останется тайной для всех, кроме тех, кто с ним договорится».