Дом скитальцев

Бахуш совершенно не походил на прежний. Темные комочки с мягким тминным запахом.

– Ты управляешь моим мозгом, – неуверенно сказал он. – И ты заставляешь меня видеть сны. Зачем?

Дхарма подумала. Вздохнула.

– В видениях ты лишаешься разума, Адвеста. Безумство в видениях сохраняет разум наяву.

– Ах ты, предохранительный клапан… Скажи, Мин, – (она улыбнулась), – скажи, почему я… почему я раздваиваюсь? Ты поняла меня?

Она подняла брови – с выражением тягостного недоумения.

– Это походит, – объяснялся Колька, – на два сознания в моем черепе. Впервые это ощутилось, когда Брахак рисовал мне Равновесие.

Недоумение сменилось страхом – с широко раскрытыми, посветлевшими глазами Дхарма спросила:

– Ты впервые ощутил раздвоение?

Он кивнул. Она пробормотала: «Во имя Равновесия…» – и исчезла. Колька уже привык, что в сильном возбуждении Дхарма не ходит и не бегает, а прыгает, как белка. Через пять минут она привела Лахи.

Гигант хмурился. Прогудел «прохладного полудня», жестом велел Кольке лечь на стол и вдвоем с Дхармой проделал полные анализы, не жалея нардиков. Перед последним анализам – спермы – кивнул девушке на выход. Хотя с Охотниками так не церемонились. Колька это видел сам. Но если честно, ему было наплевать на церемонии, и опять, как в предыдущие дни, стало наплевать вообще на все. Лишь его отвращение к нардикам как было, так и осталось – гнусные твари! Угрюмо он слез со стола, отвернулся, но любопытство пересилило. Пошел с Врачами смотреть, как растут кормленые нардики.

Длинный ряд корзинок стоял на лежанке. Уже в середине ряда Лахи перестал хмуриться и начал пошучивать. Наконец разогнулся и объявил:

– Здоровье твое вне опасности, пришелец! Здесь, – он постучал по груди, – здесь нечто не совсем обычное. Дым ваших кузниц очень силен, остается в дыхательных пузырях… Э, Лахи прозорлив!

Как ему объяснить с куревом? Лучше не пробовать.

– А ты, Врач Дхарма! Почему ты прыгаешь и кричишь, как оранжево-голубая морда? Пришелец твой здоров… – Дальше Лахи понес такую цветистую околесицу, что понять его было невозможно, а Дхарма покраснела и ответила, что он, мол, сам голубая морда по своей болтливости, неприличной ученому.

Голубые морды в оранжевых баках были у длинноруких услужающих обезьян, действительно редкостных болтунов. Колька тоскливо спросил:

– Как насчет раздвоения? Почему я раздваиваюсь?

Лахи чесался и хихикал, изображая обезьяну, – оторопел, замер с рукой под мышкой.

– Э-э-э! Он не знает раздвоения!

Дхарма кивнула: о том и речь. Лахи казался шокированным, но опомнился очень быстро.

– Говорю я и утверждаю: все вы трусы! Молчаливы, как водные змеи, – прорычал он. – Удались, Дхарма, я же потолкую с Адвестой.

Конечно, Дхарма не ушла. Лахи грузно присел на корточки перед Колькой, взялся за подбородок и в точных выражениях объяснил, что мозг состоит из двух половин, – знает ли это пришелец? Знает. У всех животных одна половина мозга работает мало, а другая много – и это он знает, очень хорошо. Головастому трудно обойтись одной половиной для ученого труда, особенная нужда в передних, лобовых частях мозга, в них складывается высшее мышление. Колька подтвердил, что и это ему известно. «Что же тебе не известно, пришелец?» – «Почему я раздваиваюсь». – «Э-хе-хе, – сказал Лахи. – У нас другие лекарства. Когда мы, Врачи, даем Головастому бахуш-рит, в мозгу Головастого сливаются обе половины и обе мыслят, но в неравной степени и более или менее несамостоятельно». Этого Колька не понял, пришлось переспросить. Лахи изменил формулировку: «После приема бахуш-рита весь мозг Головастого мыслит. Но каждая половина выращивает свои мысли. Это и ощущается как Раздвоение…»

– Черт знает что, – сказал Колька.

Из интонаций Лахи было ясно – Врач извинялся за несовершенство своих медикаментов.

– Каков же бахуш, употребляемый вами, Адвеста? – почтительно спросил Лахи.

Колька сказал:

– Поймите меня, Врачи. В нашем Равновесии нет подобных лекарств. Наши врачи не умеют этого. Не умеют присоединять вторую половину. – Колька постучал по черепу.

Но Лахи пытался отспорить, объясниться:

– На твою голову бахуш-рит действует так же, как на мою и на ее. – Он показал на Дхарму. – Не шутишь ли ты, Адвеста? Не шути, во имя великих рек! Ваше Железное Равновесие не пользуется раздвоением?

Эге, теперь и он казался серым – самоуверенный Лахи побледнел… «Господи, знали бы они, что паршивый перелом у нас срастается два месяца!»

И было это непонятно и жутко. Оба они, и Лахи, и Дхарма, смотрели умными, живыми глазами и так были красивы, крупны – налитые! – и с болезненными усилиями заставляли себя выспрашивать, как милостыню просить. С мучительными усилиями – Лахи даже заводил глаза под лоб, – страшноватое зрелище…

Но Дхарма была Дхармой, тигрицей, хотя имя ее значило «белка». Она сказала:

– Э-э, Лахи! Поиграем в обезьяну на дереве! – И молниеносно, пяткой, ударила его в грудь, сшибла на землю, и мигом оба они оказались на полянке.