Дом скитальцев

– С полуденной Границы на полночь – дюжина, пятикратно помноженная и на семь умноженная, шагов.

То же, что говорила Дхарма, но точнее.

– Два вздоха, – извинился Колька. Совершенно спокойно, даже бодро взял чистый лист, мелок и, тщательно отсчитывая нули, возвел двенадцать в пятую степень, а произведение умножил на семь. Грубым счетом – миллион семьсот тысяч шагов.

– Длина шага, друг Брахак?

Все точно – шаг есть шаг. Брахак вытянул пальцы, вытянул руку в локте и отчеркнул ногтем в том месте, где прививают оспу.

– Мужской лук, тетива – три локтя, или два шага с половиной, – сказала Дхарма.

Шестьсот пятьдесят миллиметров, прикинул Колька и снова на листе перемножил. Тысяча сто километров, теперь нет и малейшего сомнения. Полуостров Индостан. Ай, лихо! Значит, оба были правы – и Бурмистров, и он. Действительно Земля, и действительно Индия, и в то же время не Земля и не Индия… Лихо, лихо… Устроить проверку? Дюжину Птиц нагрузить орехами и двинуться на этой эскадре смертников на северо-запад, через Памир в Среднюю Азию?

«Лучше на север Равновесия, в Дели. Прямо в аэропорт, – насмешливо прошелестел голос и добавил: – Николай Алексеевич…» Тогда Николай Алексеевич прищурил глаза и увидел заштрихованный квадратик, рядом с ним слово «Дели», подчеркнутое, потому что столица, и красненькие червячки железнодорожных линий, четыре? Нет, пять.

Он открыл глаза. Современная столица Индии находилась бы в северной части Равновесия, действительно… Питекантропов он найдет в Средней Азии, или еще кого похуже. Пожирателей крыс… или этих – гигантопитеков, именуемых «крии».

Он потянулся – конец, конец сомнениям! Изоморфное СП, одна из вариаций ее величества эволюции. Лихо!

– Не чересчур ли вы веселитесь, Николай… хм… Алексеевич?

– А чего, – сказал Колька. – Привяза ты, зануда, карту наизусть помнишь. Хмыкаешь! Ты попал бы сюда, окочурился бы, полны штаны… Слова говоришь, «изоморфорное», а мне тут жить надо, с людьми, понял?

– Отлично понимаю… Хм, простите. Вы не любите по имени-отчеству. Но я опасаюсь, что наше совместное решение, гипотеза, так сказать… насчет «вариаций ее величества»…

– «Тясязять»! – передразнил Колька.

– Еще не конец сомнениям, понимаете? Вспомните, что весь дух современной науки, тясязять, запрещает вам по-остулировать изоморфное эс-пэ, Николай… хм.

– Да чего привязался?! Ну знаю, зна-аю, понял? ЗНАЮ, что влип, я не чутьем, я заранее знал, влипну, а жидки смоются, понял?

– «Поскребите мерзавца – обнаружится антисемит». Помнишь? Ты мерзавец, Карпов…

– Привязался. То веселюсь, то – мерзавец. Держаться-то мне, МНЕ… Пойми, интеллигент: чтоб держаться, злость необходима и веселье.

Последнее слово осталось за ним, он бы сдох, если бы последнее слово осталось за тем, за «тясязять», и тут же слышались голоса на раджане: «Я отсеку». – «Дождемся Лахи». – «Я отсеку, опасно».

Тонкая прекрасная рука протянулась, повисла в зеленом воздухе и нежно, двумя пальцами поцеловала его в губы. Он глотнул, его пробило ознобом, и вдруг кончилось – он выбежал из лечилища, кинулся в траву и заплакал.

Глава 2

Он слонялся. Ноги были вялые, не свои. Лист ниу с нарисованной схемой Индии и белым человечком стоял на лежанке в его доме. Он заходил в дом, бесцельно рассматривал рисунок, уходил. С ним здоровались приветливо, будто со своим. После того утра – с носорогом и «Николаем Алексеевичем» – он понял, что к нему, как к носорогу, прикреплены наставники. Рехнуться не дадут, имеют они такую власть. Открыли было его мозг, включили понимание и отсекли, чтобы не рехнулся. Теперь он был покорный и пристыженный.

Все чувства были притуплены, кроме стыда. Копнули поглубже – и выскочил мерзавец.

Но вместе с тем безысходность кончилась. Покорность не требует перспективы: день прошел – и слава богу. Исподволь он копил впечатления, бессознательно, как белка собирает орехи на зиму. Не торопился, не рвался, даже не скучал. Почему-то важнее всех проблем был вопрос Дхармы о Головастых, но и об этом Колька размышлял вяло и равнодушно. Слонялся, смотрел, запоминал. Не выходил за пределы лагеря, случай с носорогом заставил понять, что в лесу он так же беспомощен, как любой из здешних был бы беспомощен на улице Горького в часы пик.