Дом Цепей

Она села, неуклюже сошла с кушетки, чтобы открыть тяжелые завесы, впустить ночной воздух. Она была обнажена, но не обращала на холод внимания. Легкий дискомфорт — качающиеся груди отяжелели. Она уже дважды была беременной, но Бидитал принял меры, дал горькие отвары, оборвавшие корни семени и выгнавшие его из тела. Тогда тоже ощущалась такая тяжесть, и она принялась гадать, не угнездилось ли в ней очередное семя напана.

Сциллара долго возилась с крючком и наконец отворила одно окно. Выглянула на темную улицу.

Увидев двоих охранников слева у входа в дом. Они подняли головы, но лица оказалась скрыты шлемами и капюшонами телаб. Похоже, они пялились на нее, хотя не приветствовали и не отпускали шуточек.

Воздух был странно мутным, словно зависший в комнате чад отложился слоями на глазах, затуманивая все видимое. Она еще постояла, покачиваясь, и пошла к выходу.

Фебрил не затянул полог, так что она просто откинула его и вышла к охранникам.

— Он насытился тобой сегодня, Сциллара? — спросил один.

— Хочу гулять, дышать тут трудно. Как будто тону.

— Тонешь в пустыне, ага, — хмыкнул второй и разразился смехом.

Она прошла мимо, выбрав направление наугад.

Тяжелая. Наполненная. Тонущая в пустыне.

— Не этой ночью, милая.

Она пошатнулась, оборачиваясь, взмахнув руками ради равновесия; скосила глаза на стражника, что пошел следом. — Чего?

— Фебрил устал от твоего подсматривания. Он хочет, чтобы Бидитал стал глух и слеп. Мне жаль, Сциллара. Честно. Правда. — Он взял ее за руку, крепко уцепил рукой в перчатке. — Думаю, это милосердие, и я постараюсь не причинять боли. Потому что когда-то ты мне нравилась. Ты всегда улыбалась, хотя по большей части из-за дурханга. — Он уводил ее прочь, с главной улицы на заваленный мусором пятачок между шатрами. — Хотя так и подмывает сперва тобой насладиться. Для воспоминания о последней любви лучше сын пустыни, чем кривоногий напан, а?

— Хочешь меня убить? — Ей было трудно это осознать, да и вообще думать.

— Боюсь, милая, я должен. Не могу отказать хозяину, особенно в этом. Но ты радоваться должна, что это я, а не какой чужак. Я не буду жестоким, уже сказал. Здесь, в развалинах, Сциллара — мостовая расчищена — не впервой ей служить для такого, но если все следы сразу убирать, никто ничего не поймет, верно? А в саду есть старый колодец для трупов.

— Хочешь меня утопить в колодце?

— Не тебя, а лишь тело. Твоя душа уже пройдет врата Худа, милая. Я уж позабочусь. Ну, ложись-ка на мой плащ. Слишком долго я смотрел на прекрасное тело, а взять не мог. Даже во сне виделось, как в губки целую.

Она лежала на плаще, пялясь на смутные дымные звезды, пока охранник расстегивал пояс с мечом и снимал доспехи. Она видела, как он вытащил нож, лезвие блеснуло чернотой, и положил рядом на камни мостовой.

Затем его руки развели бедра. Не было удовольствия. Ушло оно. «Красивый человек. Чей-то муж. Предпочитает удовольствие делу, как я когда-то. Но нынче я ничего не знаю об удовольствиях. Остается лишь дело».

Плащ под ней скомкался, в ушах завязло кряхтение. Она спокойно вытянула руку и охватила рукоять ножа. Подняла клинок над охранником; вторая рука соединилась с первой.

И нож вошел в поясницу, рассекая позвонки и повреждая спинной мозг — острие скользило все глубже, пронизывая брюшину и проходя через кишки.

Он излился в нее, умирая, движения стали судорогами… дыхание вырвалось из сразу обмякшего рта, лоб ударился о камень около ее правого уха.

Ощутив, что нож вошел почти до рукояти — насколько позволили ее силы — Сциллара столкнула неуклюжее тело и легла набок.

«Женщина пустыни — твое последнее воспоминание о любви».

Сциллара села; ей хотелось кашлять, но она глотала слюну, пока позыв не прошел. «Тяжелая и еще тяжелее.

Я сосуд вечно наполняемый, и всегда есть место. Больше дурханга. Больше мужчин и семени. Хозяин нашел мое место удовольствия и удалил. Вечно наполняемая, но не наполненная. Вот что он сделал.

Со всеми нами».

Она встала, шатаясь. Поглядела на труп стражника, на растекающееся мокрое пятно.

Звук сзади. Сциллара обернулась.

— Ах ты сука, убийца.

Она наморщила лоб — второй стражник подходил, держа в руке кинжал.

— Дурак хотел тебя одну уже давно. Вот почему он не выполнил приказ Фебрила… я предупреждал…

Она смотрела на кинжал в руке и потому не заметила вторую руку, кулак, мелькнувший у челюсти и сильно ее ударивший.

Глаза моргнули, реагируя на резкое, тошнотворное движение. Ее тащили за руку по кучам мусора. Откуда-то спереди доносилась вонь выгребной ямы, густая как туман, теплая как разлитый в воздухе яд. Губы были разбиты, во рту ощущался привкус крови. Ухваченная стражником рука болела.

А он бормотал: — … вот так красотка. Едва ли. Она же тонет в дерьме. Дурак, теперь ты помер. Простая же работа. В лагере шлюхам перевода нет. Кто… что…

Он остановился.

Ворочая головой, Сциллара мельком увидела фигуру, вприсядку выпавшую из темноты. Стражник отпустил ее запястье — рука упала в сырую мерзкую грязь — и ухватился за меч.

Затем голова его дернулась, раздался лязг зубов — по бедрам Сциллары прошлась горячая струйка. Кровь.