Домби и сын

Она подошла къ дверямъ своей комнаты и начала внимательно прислушиваться. Во всемъ дом ни малйшаго шороха, и свчи были давно потушены. Какъ много, много, — думала она, — прошло времени съ той поры, какъ первый разъ она предприняла свое ночное путешествіе къ дверямъ отцовскаго кабинета! И тогда, какъ теперь, она въ глубокую полночь подкрадывалась къ его комнат, откуда онъ тотчасъ же вывелъ ее назадъ… но это было давно, давно… a теперь?… но вотъ увидимъ.

Съ тмъ же дтскимъ сердцемъ, какъ и прежде, съ тми же робкими глазами и распущенными волосами, Флоренса теперь, какъ и тогда, робко спустилась съ лстницы, прислушиваясь къ шуму собственныхъ шаговъ, и подошла къ его комнат. Въ дом никто не шевелился. Дверь была пріотворена, и все вокругъ такъ было тихо, что она могла слышать трескъ каминнаго огня и считать бой часовъ, стоявшихъ на камин.

Она отважилась заглянуть въ комнату. Ключница, закутанная въ одяло, дремала съ закрытыми глазами въ вольтеровскомъ кресл передъ каминомъ. Дверь въ другую комнату была пріотворена и заставлена ширмами; но оттуда свтился огонекъ, и свча, казалось, стояла передъ постелью отца. Все тихо, все спокойно, и по дыханію больного можно было судить, что онъ спитъ. Это придало ей духу пробраться за ширмы и заглянуть въ его комнату.

Она на цыпочкахъ прокралась къ его постели, взглянула на спящее лицо и… задрожала всмъ тломъ, какъ будто вовсе не ожидала его увидть. Проснись онъ въ эту минуту или сдлай инстинктивное движеніе, Флоренса осталась бы прикованною къ мсту.

На его лиц былъ глубокій шрамъ. Вспрыснутые цолосы неправильными прядями разбросались по подушк. Одна рука, свсившаяся съ постели, была перевязана. М-ръ Домби былъ очень блденъ. Но не это приковало къ мсту робкую двушку, посл того какъ она бросила быстрый взглядъ на отца и уврилась, что онъ спигь. Была въ его глазахъ и во всей фигур какая-то рзкая особенность, вовсе незнакомая Флоренс.

Во всю жизнь ни разу не видала она его лица свободнымъ отъ какойто дикой угрюмости, близкой къ негодованію. Везд и всегда отражался на немъ этотъ дикій отпечатокъ, и при взгляд на него, Флоренса невольно потупляла глаза, и всякая надежда замирала въ ея сердц передъ этимъ суровымъ, отталкивающимъ, нелюдимымъ взоромъ. Но теперь… первый разъ теперь это лицо было свободно отъ облака, омрачившаго всю жизнь отверженнаго дтища. Тихая, спокойная ночь отражалась на немъ, и, казалось, онъ заснулъ, благословивъ наиередъ свою дочь.

Пробудись, чудовищный отецъ! Пробудись теперь, чопорный варваръ! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Пробудись!

Никакой перемны на лиц. Его неподвижное спокойствіе напомнило наблюдавшей двушк милыя лица, которыхъ уже нтъ. Вотъ какъ бывало смотрли они, такъ и онъ бы могъ смотрть! A почемъ знать? можетъ, и придетъ пора, когда она, бдная сиротка, встртитъ ласковый взоръ отца, и когда вмст съ тмъ прояснютъ пасмурныя лица всхъ, окружающихъ м-ра Домби. Какъ скоро наступитъ это блаженное время, ему, конечно, не будетъ тяжеле оттого, что теперь хотлось бы ей сдлать, a она — Боже мой — какъ она была бы счастлива!

Она ближе подкралась къ его постели и, притаивъ дыханіе, тихонько поцловала его въ щеку. Потомъ она осмлилась даже на короткое время положить свое лицо подл его головы и обвить рукою подушку, на которой онъ лежалъ.

Пробудись, обреченная жертва, пока дочь твоя близко! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Вотъ уже онъ шагаетъ въ твоемъ дом. Пробудись!

Она мысленно молилась Богу, чтобы онъ благословилъ ея отца и смягчилъ его сердце, если можно; a если нельзя, то чтобы онъ простилъ ему его вину и простилъ ей самой ея молитву, быть можетъ, безразсудную. Потомъ, взглянувъ еще разъ на спящее лицо, она робко прокралась изъ комнаты и незамтно прошла назадъ мимо дремавшей ключницы.

Спи теперь, м-ръ Домби, спи спокойно, сколько хочешь и можешь! Но ты проснешься, чудовищный отецъ, и благо теб, если тотъ же взоръ, исполненный любви и грусти, встртитъ твое пробужденіе!

Тоскливо и болзненно сжималось сердце Флоренсы, когда она опять взбиралась наверхъ. Спокойный домъ, казалось, сдлался еще угрюмй и мрачнй. Общее усыпленіе среди глубокой полночи имло для нея торжественность смерти и жизни. Таинственность ея собственной поступи усугубляла стснительный ужасъ ночи. Ея ноги дрожали, подкашивались, и она не смла пройти въ свою спальню. Отворивъ двери гостиной, куда прокрадывался черезъ сторы блдный свтъ луны, она сла подъ окномъ и смотрла на безлюдную улицу.

Втеръ уныло завывалъ передъ окнами сонныхъ домовъ. Фонари блднли и дрожали, какъ будто отъ стужи. На высокомъ неб мерещилось что-то такое, чего нельзя назвать ни мракомъ, ни свтомъ, и ночь, чреватая зловщимъ предчувствіемъ, безпокоилась и дрожала, какъ нечестивецъ, испускающій въ предсмертныхъ судорогахъ послднее гршное дыханье. Было пасмурно, очень пасмурно, a Флоренса чувствовала какую-то враждебную антипатію къ другой погод.