Домби и сын

Джонъ Каркеръ вышелъ со двора по письменному вызову своего друга, назначившаго ему свиданіе, и Герріэтъ осталась одна въ печальномъ дом. Она пробыла одна нсколько часовъ. Суровый вечеръ и туманныя сумерки всего мене способны были облегчить тучу ея сердца. Мысль объ этомъ брат порхала и кружилась вокругъ нея въ страшныхъ образахъ и фигурахъ. Онъ изнывалъ въ смертельной тоск, страдалъ, жаловался, умиралъ, призывалъ ее къ себ, сердился, хмурился и страшно моргалъ впалыми глазами. Эти картины разстроеннаго воображенія были до того выпуклы и живы, что съ настуиленіемъ сумерекъ она боялась поднять голову и заглянуть въ какой-нибудь уголъ, изъ опасенія потревожить чудовищнаго духа, укрывавшагося гд-нибудь подл нея.

Уже смеркалось, и миссъ Каркеръ сидла подл окна, склонивъ голову на свою руку, какъ вдругъ, пораженная внезапнымъ распространеніемъ мрака, она подняла свои глаза и испустила пронзительный крикъ. Передъ окномъ выставилась блдная, истощенная фигура, сначала съ какимъ-то неопредленнымъ любопытствомъ, но потомъ глаза ея остановились на ней и засвтились яркимъ свтомъ.

— Впустите меня, впустите! Мн надобно съ вами говорить! — восклицала фигура, и рука ея сильно барабанила по стеклу.

Герріэтъ тотчасъ же угадала женщину съ черными длинными волосами, которую въ одну ненастную ночь она отогрла, накормила и напоила. Естествеино испугавшись при воспоминаніи ея буйной выходки, она огступила отъ окна и остановилась въ тревожной нершительности.

— Впустите меня! Позвольте мн съ вами говорить! Я смирна, благодарна, спокойна, все, что вамъ угодно, только позволые мн съ вами говорить!

Энергичное предложеніе просьбы, серьезное выраженіе лица, трепетаніе обихъ рукъ, поднятыхъ для умилостивительныхъ жестовъ, испуганный и почти замирающій голосъ, выходившій изъ ея высоко подымающейся груди, — все это слкшкомъ подйствовало на Герріэтъ, и она немедленно отворила дверь.

— Войти мн или я должна объясниться здсь? — сказала женщина, схвативъ ее за руку.

— Что вамъ нужно? Что вы намрены сказать мн?

— Очень немного, только позвольте мн высказаться теперь же, или уже ничто въ свт не вырветъ отъ меня этого объясненія. Я и безъ того порываюсь бжать, и какая-то адская рука отталкиваетъ меня отъ этого порога. Впустите меня, если только можете мн врить!

Об женщины вошли въ ту самую комнату, гд нкогда заморская скиталица отдыхала отъ труднаго пути и сушила свое платье.

— Садитесь, — сказала Алиса, становясь передъ нею на колни, — и взгляните на мое лицо. Помните ли вы меня?

— Да.

— Помните ли, какъ я говорила, откуда пришла въ ту пору, хромая и въ лохмотьяхъ, при буйномъ втр и дожд, который хлесталъ въ мою шею? Вы знаете, какъ я воротилась къ вамъ въ ту же ночь, какъ я бросила въ грязь ваши деньги, какъ я прокляла васъ и все ваше племя. Смотрите же теперь: я передъ вами на колняхъ. Думаете ли вы, что я шучу?

— Если вы хотите, — сказала Герріэтъ ласковымъ тономъ, — просить y меня прощенья…

— О, совсмъ не то! — возразила женщина, бросивъ на нее гордый взглядъ, — я прошу отъ васъ вры въ мои слова, и ничего больше. Размыслите, прошу васъ, можно ли мн врить, или нтъ.

Продолжая стоять на колняхъ, она устремила глаза на каминный огонь, бросавшій яркое пламя на ея погубленную красоту и ея черные волосы, которыхъ одна прядь, переброшенная черезъ плечо, обвилась вокругъ ея руки.

— Я была молода, прелестна, и нжныя руки ласкали этотъ локонъ, и страстныя губы впивались въ это чело, — она съ презрніемъ ударила себя по лбу, — родная мать не любила меня, какъ родного ребенка, но обожала меня, какъ смазливую двченку, и гордилась мною. Она была скупа, бдна, жадна и устроила изъ меня родъ собственности. Никогда, конечно, знатная дама не распоряжалась такъ своею дочерью, никогда не поступила такъ, какъ моя мать, — такихъ примровъ не бывало, мы это знаемъ, — и это показываетъ, что чудовищныя матери, замышляющія нравственную гибель своимъ дочерямъ, встрчаются только въ нашемъ скаредномъ быту. Нищета, порокъ, гибель — три родныя неразлучныя сестрицы.

Она задумчиво смотрла на огонь, теребила и обвивала вокругъ руки длинный локонъ своихъ волосъ и, забывая, по-видимому, о своей слушательниц, продолжала мечтательнымъ тономъ:

— Что изъ этого вышло, нтъ надобности говорить. Несчастныхъ супружествъ не бываетъ для нашей сестры: на нашу долю достаются только униженіе и гибель. Проклятіе и гибель пали на мою долю… на мою долю!.. Я теряю время, слишкомъ дорогое время… a и то сказать, мн бы не быть здсь, если бы я не вдумывалась въ эти вещи. Проклятіе и гибель, говорю я, выпали на мой пай, сдлали изъ меня хрупкую игрушку; позабавились мной и потомъ… потомъ вышвырнули меня за окно съ большимъ равнодушіемъ, чмъ хрупкую игрушку. Чья рука, думаете вы, вышвырнула меня?

— Зачмъ вы меня объ этомъ спрашиваете? — сказала Герріэтъ.