Домби и сын

И эта просьба сопровождалась такимъ пожатіемъ руки, что бѣдный Тутсъ чуть не вскрикнулъ отъ боли.

— Я рѣшительно того мнѣнія, — продолжалъ капитанъ, — что послѣ Вальтера вы единственный парень, съ которымъ можно и должно вести дѣла. Да, я увѣренъ въ этомъ.

— Благородное и честное слово, капитанъ Гильсъ, — отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, ударяя рукою ладонь почтеннаго моряка, — я очень радъ, что заслужилъ ваше доброе мнѣніе. Покорно благодарю.

— Давай руку, товарищъ, и станемъ веселиться. Да! есть на свѣтѣ не одно прелестное созданіе!

— Только не я, капитанъ Гильсъ, — съ важностью возразилъ м-ръ Тутсъ, — не я только, увѣряю васъ. Состояніе моихъ чувствъ относительно миссъ Домби не можетъ быть выражено никакимъ перомъ. Мое сердце все равно, что пустой островъ, и только она одна живетъ въ немъ. Я рыхлѣю съ каждымъ днемъ, и, признаться, горжусь тѣмъ, что рыхлѣю. Посмотрѣли бы вы на мои ноги, когда я снимаю сапоги, — вы бы, можетъ, увидѣли, что значитъ нераздѣленное чувство. Мнѣ предписали ванны, капитанъ Гильсъ, но я не стану употреблять ихъ, потому что, видите ли, на кой чортъ мнѣ ванны? Пусть ужъ лучше высохну, какъ щепка. Впрочемъ, тутъ надо держать языкъ на привязи, я и забылъ. Прощайте, капитанъ Гильсъ! Счастливо оставаться!

Бросивъ еще разъ на молодого друга выразительный взоръ состраданія и нѣжности, капитанъ заперъ за нимъ дверь и отправился наверхъ освѣдомиться насчетъ благополучія Флоренсы.

Была какая-то рѣшительная перемѣна въ лицѣ капитана, когда онъ подошелъ къ Соломоновой спальнѣ. Онъ вытиралъ платкомъ глаза и полировалъ переносицу ногтемъ точно такъ же, какъ утромъ этого дня, но лицо его совершенно измѣнилось. То былъ онъ, казалось, счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, то можно было считать его пропащимъ человѣкомъ: въ томъ и другомъ случаѣ черты его лица обличали необыкновенную важность, какъ будто въ его натурѣ совершился чудный переворотъ, придавшій новый отпечатокъ его физіономіи.

Онъ стукнулъ тихонько два или три раза въ дверь Соломоной спальни, но, не получивъ отвѣта, отважился сперва заглянуть въ замочную щель, a потомъ войти. Къ этому послѣднему подвигу, можетъ быть, ободрила его ласковая встрѣча Діогена, который, развалившись на полу подлѣ постели своей хозяйки, привѣтливо завилялъ хвостомъ и моргнулъ глазами такимъ образомъ, какъ будто приглашалъ капитана смѣлѣе подвигаться впередъ.

Флоренса спала тяжело и стонала во снѣ. Капитанъ, проникнутый совершеннѣйшимъ благоговѣніемъ къ ея молодости, красотѣ и томительной грусти, осторожно приподнялъ ея голову, поправилъ на ней свой камзолъ и, завѣсивъ хорошенько окно, чтобы она лучше спала, выкрался опять изь комнаты и занялъ свой караульный постъ на лѣстничныхъ ступеняхъ. Его шаги и движенія были на этотъ разъ такъ же легки и воздушны, какъ y молодой дѣвушки.

Да позволено будетъ спросить: какое изъ этихъ двухъ явленій изящнѣе по своей натурѣ? Съ одной стороны, нѣжные пальчики, созданные для чувствительности и симпатіи прикосновенія, съ другой — жесткая, грубая рука капитана, готовая съ полнымъ самоотверженіемъ протянуться на охраненіе и защиту невиннаго созданія. Задача, не совсѣмъ удобная для рѣщенія! Но пусть оба явленія дольше и дольше существуютъ въ этомъ мірѣ, исполненномъ поразительными контрастами на каждомъ шагу!

Флоренса почивала, забывая о своемъ безпріютномъ сиротствѣ, и капитанъ стоялъ на часахъ подлѣ ея спальни. При малѣйшемъ шорохѣ или стонѣ, онъ немедленно подходилъ къ дверямь, прислушивался и приглядывался; но мало-по-малу сонъ ея сдѣлался спокойнѣе, и караульный постъ капитана обходился безъ тревогъ.

Глава XLIX

Мичманъ дѣлаетъ открытіе

Флоренса не вставала долго. Утро смѣнилось полуднемъ, полдень вечеромъ, a молодая дѣвушка, утомленная тѣломъ и душой, все еще спала, не имѣя никакого сознанія о своемъ странномъ ложѣ, объ уличной толкотнѣ и суматохѣ, и о свѣтѣ, который пробивался въ ея спальню черезъ затворенныя окна. Но и глубокій сонъ, порожденный истощеніемъ силъ, не могъ произвести въ ея душѣ совершеннаго забвенія о томъ, что случилось въ родительскомъ домѣ, и смутныя воспоминанія о страшныхъ сценахъ тревожили ея покой. Мрачная грусть, полуубаюканное чувство скорби носились передъ ея воображеніемъ, и блѣдная ея щека орошалась слезами гораздо чаще, чѣмъ то желалъ бы видѣть честный капитанъ, который время отъ времени выставлялъ свою голову въ полуотворенную дверь.

Солнце уже проложило огненную дорогу по рѣкѣ и отлогимъ берегамъ, озарило въ океанѣ паруса на корабляхъ, освѣтило въ предмѣстьяхь мрачныя кладбища и холмы, погрузило отдаленныя точки горизонта въ зарево пожара, гдѣ, казалось, въ одномъ великолѣпномъ хаосѣ запылали небо и земля, когда Флоренса открыла, наконецъ, свои отягченныя глаза и лежала сначала въ какомъ-то забытьи, не обращая никакого вниманія на странныя стѣны, въ странной комнатѣ и прислушиваясь, безъ всякой опредѣленной мысли, къ уличному шуму. Но скоро она проснулась и тѣломъ, и душой, бросила вокругъ себя изумленный взоръ — и припомнила все.