Получив печальные известия из Галатии, он сразу же принялся писать ответ, полный негодования: «О, несмысленные Галаты! кто прельстил вас?..» [204]
Павел хорошо знал о зловещей репутации Галатии – страны колдунов и обольстителей; но гнев его вызвали вовсе не местные ведьмы. Горькая ирония заключалась в том, что галатов прельстили люди, утверждавшие, что они, как и Павел, проповедуют Благую весть Иисуса Христа. Над миссией Павла нависла угроза: в понимании этих людей галатская церковь могла исповедовать Господа Иисуса, лишь приняв Закон Моисея, причём целиком и полностью. Это прямо противоречило всему, чему пытался научить галатов Павел, это был удар по тому, в чём он видел смысл смерти Христа на кресте. Неудивительно, что он был полон решимости противостоять «лжебратиям» и их учению и не собирался с ними церемониться. Павел предположил, что лжебратьям стоило не ограничиваться обрезанием и оскопить себя [205]. Эта скабрёзная шутка должна была напомнить галатам о сходстве двух подстерегавших их угроз: обрезание было немногим лучше оскопления. Тот, кто начал бы теперь жить по Закону Моисея, предал бы Христа точно так же, как тот, кто отправился бы странствовать со жрецами Кибелы. Павел вовсе не отрицал того, что Тора – это тоже послание Бога; но он верил, что вследствие той великой перемены в делах земных и небесных, о которой ему поручено было возвещать, «не имеет силы ни обрезание, ни необрезание» [206]. Требовать от галатов пойти под нож мог только тот, кто считал, что жертвы Христа для их спасения было недостаточно. С этим требованием вернулось бы то разделение мира на иудеев и всех остальных, конец которому, по убеждению Павла, положило распятие Господа. Из-за этого требования апостольская миссия потеряла бы всемирное значение. Неудивительно, что в своём Послании к галатам Павел то уговаривает, то умоляет их держаться переданного им учения. «К свободе призваны вы, братия…» [207]Но этот призыв мог быть палкой о двух концах. После того как Павел покинул Галатию, некоторые из тех, кого он привёл ко Христу, наверняка почувствовали себя потерянными. Отвергнуть богов города означало отвергнуть привычный уклад городской жизни, поставить под угрозу отношения с родными и близкими, проявить неуважение к самому цезарю. Произошедшее в Галатии подействовало на Павла отрезвляюще. Порой из-за потери прежних ориентиров новообращённые испытывали столь сильное потрясение, что начинали всерьёз задумываться об обрезании. В конце концов, иудеи испокон веков жили по закону, славящемуся своей строгостью. Павел, возможно, недооценил привлекательность иудейства, самосознания, связанного с древней традицией и ощущением исключительности. Но идти на компромисс он отказывался. Наоборот, он пошёл дальше: призывая обращённых им людей не считать себя ни галатами, ни иудеями – только народом Христа, гражданами Царства Небесного, он прививал им самосознание, не признававшее границ, не похожее ни на что, существовавшее прежде. В эпоху, когда лояльность местным властям воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а к любым новшествам относились с подозрением, это был смелый шаг, но идти на попятную Павел не собирался. Признать авторитет Закона Моисея он был готов лишь для того, чтобы напомнить: больше всего Бог желает, чтобы все люди жили в любви. «Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя» [208]
. Всё, что нужно человеку, – это любовь.Павла не смущало, что даже он сам в том же самом послании рассуждал, как было бы хорошо, если бы его противники себя оскопили. То, что он проповедовал о любви, было истиной: сам Христос свидетельствовал об этом, не только в тот день, когда Павел услышал Его голос по дороге в Дамаск, но и позднее, когда ему было явлено видение Рая, где звучали «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» [209]
. В Галатии тоже совершились чудеса. Дух Божий, который в самом начале, до сотворения всего сущего, носился над водами, сошёл на учеников Павла. Чудеса стали верным знаком Нового Завета между Небесами и землёй. Павел был убеждён, что дыхание Божие посетило галатскую церковь, и это глубокое убеждение объясняло и его внутреннюю уверенность, и его насмешки над оппонентами. «…Буква убивает, а дух животворит» [210]. Зачем же верующим из язычников, которых коснулся Бог, следовать Закону Моисея? «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода».