Идентичность, в основе которой лежит вера, сама по себе была знаменательным новшеством. Но не менее поразительной была мысль о том, что она способна объединить учёных и необразованных, которые «будут одним телом, и хотя всех членов тела много, но тело одно» [299]
. Из того, что было унаследовано им от греческой философии, гений Оригена создал новый мир разума – мир, частью которого мог стать даже далёкий от образования человек. Именуя Бога «Разумом… чистым» [300], Ориген лишь повторял то, что задолго до него провозгласил Аристотель. Но философия была лишь началом учения Оригена. Божественный Разум, «нус», в который верил он, не пребывал в неподвижности холодного совершенства, но спустился на землю. Эта тайна была недоступна пониманию величайших умов – и в то же самое время могла быть предметом восхищения простых работников и кухарок. Порой, опираясь на знания, почерпнутые из сокровищниц греческой и иудейской литературы, Ориген описывал Христа как божественный Разум или как «чистое зеркало действия Божия» [301]; но порой даже он признавал, что потрясён, как малое дитя. Даже он, рассуждая о том, как Премудрость Божия вошла в утробу матери, родилась младенцем и, как младенцы, плакала, не в силах был постичь этот парадокс. «Таким образом, мы видим в Нем, с одной стороны, нечто человеческое, чем Он, по-видимому, нисколько не отличается от общей немощи смертных, с другой же стороны – нечто божественное, что не свойственно никакой иной природе, помимо той первой и неизречённой природы Божества. Отсюда и возникает затруднение для человеческой мысли: поражённая изумлением, она недоумевает, куда склониться, чего держаться, к чему обратиться» [302].В этой смеси учёной книжности и искреннего благоговения было и нечто родившееся на александрийской почве, и нечто обескураживающе новое. Отказавшись от того отношения к созерцанию божественных тайн, которое с давних пор свойственно было философам – как к исключительной прерогативе людей богатых и образованных, – Ориген создал новую систему распространения философских идей, которые таким образом смогли охватить огромное количество людей. Отвергнув тот образ жизни, который обычно вели философы, он не только не лишился уважения, но и приобрёл в конце концов огромную славу. Когда Ориген достиг шестидесятилетнего возраста, он мог похвастаться таким влиянием, что даже мать императора, заинтригованная рассказами о нём, однажды позвала его к себе, чтобы он поведал ей о природе Бога. Но подобная известность могла вызвать не только восхищение, но и неприязнь. Время было опасное. Резня, устроенная Каракаллой на улицах Александрии, была лишь предвестием ещё более мрачных событий. В последующие десятилетия беды обрушивались на римский мир одна за другой. Сам Каракалла был убит во время военного похода, сойдя с коня, чтобы облегчиться; но он был лишь одним из множества императоров, ставших жертвами целой лавины покушений и гражданских войн. Нарастающим хаосом в империи воспользовались племена варваров, прорвавшие оборону её границ. Тем временем на востоке армии новой персидской династии, самой могущественной со времён Дария, нанесли римлянам несколько унизительных поражений. Казалось, боги разгневались. Причиной могло быть лишь пренебрежение традиционными ритуалами, тем, что римляне называли словом religiones. И поскольку ещё Каракалла даровал жителям провинций гражданство, вина лежала уже не на одном Риме, а на всей империи. В начале 250 г. очередной император издал эдикт, предписывавший всем её жителям, за исключением одних только иудеев, принести жертву богам. Отказ был равен измене; а измена наказывалась смертью. Христиане впервые столкнулись с законом, прямо требовавшим от них сделать выбор между жизнью и верой. Многие предпочли спасти свою шкуру – многие, но далеко не все. Среди арестованных был и Ориген. Его заковали в цепи и пытали, но он упорно отказывался отречься от веры. Ориген избежал казни; после долгих мучений он вновь оказался на свободе, но уже не оправился. Через год престарелый мыслитель скончался, сломленный страданиями, которым его подвергли мучители.
У представителя власти, рассматривавшего его дело, репутация Оригена вызывала уважение; мучая столь выдающегося человека, он не испытывал при этом никакой радости. Но упорное нежелание христиан приносить жертвы богам по-прежнему казалось римлянам предательским упрямством. Отказ граждан, утверждавших, что они верны империи, продемонстрировать свою преданность, всего лишь принеся клятву, приводил власти в ярость. Они по-прежнему не понимали, как ритуал, освящённый традицией и наполненный патриотическим смыслом, мог казаться кому-либо оскорбительным. Необходимость мучить Оригена вызывала у них и сожаление, и злобу.