Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Предки Григория – как отмечают его восторженные почитатели из Франкии – были сенаторами. Это, конечно, преувеличение, но заслуживающее понимания: в новом папе и впрямь было нечто от ушедшей в прошлое эпохи величия Рима. В наследство ему достался дворец на Целийском холме, в центре города, и несколько поместий на Сицилии; он служил городским префектом – эта должность существовала в Риме со времён Ромула – и шесть лет прожил в Константинополе, среди новой имперской знати. Впрочем, Григорий не питал иллюзий относительно Рима и реальных масштабов постигшего город упадка. В городе, который в лучшие годы мог похвастаться миллионным населением, жителей осталось не более двадцати тысяч. Колонны, воздвигнутые Августом, были увиты сорняками, фронтоны возведённых в честь Константина зданий – покрыты чёрной грязью. Огромное пространство, которое должно было служить центром мира и на протяжении веков застраивалось дворцами, триумфальными арками, ипподромами и амфитеатрами, ныне превратилось в безжизненную пустошь, в царство заброшенных руин. Даже сената более не существовало. По завершении таинства новый папа вышел из храма на улицы объятого чумой города, поднял взор к небу и объявил, что видит дождь из стрел, пущенных из незримого лука. Позднее он выражал опасение, что жизнь исчезнет из города вовсе. «Так как сената нет, народ изгиб; и несмотря на то, среди немногих, которые остались, ежедневно умножаются скорби и воздыхания: то Рим горит уже после опустошения» [370]

.

Григорий, однако, не предавался унынию. Он никогда не сомневался в возможности спасения от чумы через искупление. «Ибо благой и милосердный Бог хочет, чтобы мы своими молитвами добивались у него прощения…» [371]

И толпы, внимавшие исходившим из уст папы словам надежды, готовы были внимать. Привязанность римского народа к древним «религиям» (religiones) – обрядам и ритуалам, вокруг которых веками выстраивалась жизнь города, – осталась в прошлом. А ведь всего за сто лет до Григория один из его предшественников с ужасом взирал на юношей в одних набедренных повязках, бегавших по всему Риму и стегавших женщин по груди ремнями из козьих шкур, – это был обряд, совершавшийся в феврале ежегодно со времён Ромула. Ещё пятьюдесятью годами ранее другой папа ужасался тому, что его паства приветствует рассвет, кланяясь солнцу. Но те времена миновали. На смену языческим ритмам жизни города пришли христианские – ежедневные, еженедельные, ежегодные. Само слово «религия» (religio) поменяло значение: теперь так именовался образ жизни монахов. Григорий не просто призывал к покаянию других – он сам превратил свой дворец на Целии в монастырь и жил в нём жизнью монаха, принёс обеты бедности и целомудрия, став живым воплощением этого понимания «религии». Поэтому римский народ внял призывам своего папы. День за днём римляне ходили по улицам, вознося к небесам молитвы и распевая псалмы. Чума не щадила участников этих процессий, некоторые падали замертво – всего восемьдесят человек. Но на третий день небеса вняли мольбам: дождь из стрел наконец прекратился. Смерть отступила. Римский народ был спасён от истребления.

Язычники, выросшие на поэмах Гомера, вполне могли приписать вспышку чумы мстительности оскорблённого Аполлона. Христиане до такого не опускались. Григорий не сомневался, что одна из причин страданий, ставших приметой времён, в которые ему довелось жить, – человеческая греховность. Бог, присутствие которого можно уловить в каждом дуновении ветра, в каждом проплывающем облаке, всегда рядом – и никому не под силу избежать суда Его. Чтобы в очередной раз в этом убедиться, Григорию достаточно было вспомнить о собственных грехах: «…грешу ежедневно…» [372]

. Но это не означает, что спасение для грешного человечества недостижимо. Христос умер на Кресте не напрасно. Надежда у людей оставалась. Пытаясь осмыслить бедствия, обрушившиеся на Италию, Григорий обратился прежде всего к Книге Иова. Её герой, ни в чём не повинный, был отдан в руки Сатаны и доведён до вопиющего убожества, но переносил страдания исключительно стойко. Григорий верил, что нашёл в этой Книге ключ к пониманию страшных бедствий своего времени: в мире вновь орудовал Сатана. Как когда-то Иов был низвергнут во прах, так теперь праведники страдали от бед вместе с грешниками. «Города повержены, крепости разорены, церкви разрушены, нет на нашей земле ни единого земледельца. Нас, немногих, пока ещё остающихся здесь, среди несчастий, вызванных постоянными ударами свыше, непрестанно разит меч человеческий» [373]

. Перечислив эти кары, Григорий не замедлил добавить, что, по его убеждению, они предвещали. «Значит, видим бедствия мира, о которых давно уже слышали, что они начнутся. <…> Во времена погибели всего…» [374]