Домовой

Выпроводила я ее уже ближе к вечеру. Посмотрела в окно, обнаружила, что снег все еще идет и нехотя взялась за лопату. Писатель никуда не денется, а если не расчистить тропинку сейчас, завтра я могу так легко из дома не выйти.

Тем более что месть — блюдо, которое лучше подавать холодным. Парик, драный тулуп и валенки я оставила в Церкви, решив подобрать себе более подходящий инвентарь и теперь рылась в вещах, оставшихся от бабки в поисках нужного.

Завтра, если все пойдет как нужно, рыбка должна заглотить наживку — не зря же я сегодня полдня убила на то, чтобы заложить в дырявую Машкину голову нужную информацию. Нечистью, значит, интересуемся? Рассказы пишем? Ну так я тебе устрою… представление!

И главное — как удачно все сложилось! Седьмого января, аккурат на рождество, я натянула поверх теплых штанов и свитера просторную белую ночнушку из бабкиных запасов (в свое время оставила на тряпки — плотная хлопковая ткань, не то что современные!) и, с трудом натянув поверх тулуп, выдвинулась в ночь. Машка сегодня сидела с бабкой, так что ненужных свидетелей быть не должно.

По улице, перебегая от одного дома к другому, метались небольшие группки людей, то и дело слышался веселый смех и дружные песни — колядки были в самом разгаре. Я раньше думала, эта традиция давно приказала долго жить: в городе тебе не то что дверь в квартиру не откроют, так даже и в подъезд не попадешь, а за песни под окном могут и полицию вызвать. Но здесь каждый знал друг друга в лицо и потому безбоязненно открывали двери. Чужака бы заприметили сразу — о том же писателе уже на третий день знала вся округа. На меня особо внимания не обращали, да и по центральным улицам я не ходила, скрываясь в тени переулков. Словно специально, месяц сегодня светил особенно ярко, желтый, как головка сыра, объеденная мышами. Это могло слегка подпортить планы, но я надеялась, что у писателя не такое хорошее зрение…

Он нашелся там, где я и предполагала — ходил кругами у незамерзающей заводи в сотне метров от хутора. Летом я любила там купаться — местные сюда не заходили, предпочитая песчаную отмель на том берегу. Здесь же со дна били ледяные ключи — мало удовольствия. К тому же в заводи жила русалка. В реке они тоже были, как я уже успела убедиться, но местных не трогали.

Писатель, видимо, обретался тут довольно давно, судя по лиловеющему носу. Вчера тоже приходил — Машка была убедительна. Два дня назад я рассказала ей сказку. О несчастной любви и сбежавшем любимом, о юной девушке, так и не узнавшей первого поцелуя. И с горя утопившейся в реке. Теперь, говорят, она ждет своего любимого и того, кто решится поцеловать ее, щедро одарит — покажет клад, зарытый еще при Екатерине.

На самом деле история была почти правдива — я подозревала, что живущая в заводи русалка и есть та девушка, что несколько лет назад утопилась, когда ее парень сбежал в город искать лучшей жизни. Да и часть про клад тоже вполне могла быть правдой — русалкам ведомы подземные пути, они многое видят, так почему бы и не сокровища? Другое дело, что земные тревоги их больше не интересуют — питаются они по большей части человеческими эмоциями, тянут их исподволь, но не брезгуют и мясом.

Именно по этой причине обращаться к сверхъестественным силам я не собиралась, зорко наблюдая из-за кустов, чтобы писателя, не дай бог, не съели. Но то ли русалки зимой опускались на глубину, то ли впадали в спячку — кто их, тварей подводных, разберет? — но к Сергею так никто и не вышел. Он промаялся у заводи всю прошлую ночь, словно неупокоенный дух и сегодня тоже пришел. С лопатой.

Мерзко хихикая, я попрыгала на месте, согреваясь. Писатель для согреву носил с собой фляжку коньяка, а потому к прошлому утру уже едва волочил ноги и весьма насторожил участкового, ранним утром вернувшегося из рейда по соседним деревням. Я в момент их теплой встречи едва успела нырнуть за деревья. Впрочем, Алексей Михайлович останавливать Сергея не стал — проводил глазами его вихляющий путь от моста и, чуть нахмурившись, отправился к себе.

Вчера я, дабы подогреть энтузиазм исследователя сверхъестественного, подкинула в ботинок Сергея старую, покрытую налетом золотую сережку. Очевидно, утром он ее нашел, потому что сегодня явился готовый копать до посинения.

Отлично.

Поудобнее устроившись в кустах недалеко от заводи, я нетерпеливо посмотрела на небо. Время подбиралось к полуночи, народ массово повалил на улицу, фляжка опустела наполовину — надо начинать.

В льющемся с неба болезненно-желтом свете одинокого месяца на берег выбралась юная девушка. Белое платье чуть колыхалось на ветру, облепляя тонкую фигурку, но еще белее была ее кожа — словно снег, она искрилась в свете звезд. Длинные серебристые волосы закрывали ее лицо, словно водоросли.

Писатель примерз к пеньку, на котором весьма удобно устроился. В широко раскрытых глазах плескался коньяк пополам с жаждой наживы и каплей вожделения.

Девушка, словно присматриваясь, обошла его по широкой дуге и, остановившись на той стороне заводи, едва слышно спросила:

— Ты мой любимый?..