Дон Хуан

— Ты уже уезжаешь? — спросила она с болью.

— Мы уезжаем.

— Ты вернешься?

— Зачем?

— Я хочу, чтобы ты вернулся. Я хочу, чтобы ты никогда не покидал меня.

— К чему оставаться или возвращаться? Ты едешь со мной.

— В твой дом?

— В мой дом.

— Да ведь я проститутка!

— Ты едешь со мной.

Я поцеловал ее глаза, сияющие от изумления и радости.

— Поторопись. Одевайся. Я жду тебя у крыльца.

Лепорелло сидел перед стаканом агуардиенте. Я сел рядом и велел принести мне того же.

— Со мной случилась престранная вещь, — сказал я ему. — Доводилось ли тебе слышать, чтоб человеку открылся во сне смысл жизни его?

— Сны, сеньор, всегда тем самым и славились, хоть в них много сокровенного. До сих пор никто не уразумеет, кем они посылаются — Богом или дьяволом.

— А ты-то как полагаешь?

— Я о том никогда не раздумывал, да и ни к чему мне это, я и снов-то почти не вижу.

— Мой сон был причудливым, но понятным. Настолько понятным, что помог мне разобраться в самом себе. Во сне я рассуждал так, как наяву не дерзнул бы помыслить, и с уст моих срывались ужасные слова.

— Да ведь, сеньор, всем известно: за сны свои мы вины не несем. Еще чего… А сеньор не желает рассказать мне сей сон, может, я чего и присоветую?

— Нет. Рассказать я его расскажу, но не тебе.

— Что ж. На то есть люди вам под стать. Командор…

— Люди, что слывут мне ровней, понять меня не сумеют, а Командор тем паче… И думается, с этими людьми дорожка меня скоро разведет. Я останусь один, только с тобой.

— Отчего ж так, сеньор?

— Есть грешники, от которых люди шарахаются хуже, чем от прокаженных.

— Ежели сеньор согрешил — поскорей бы покаяться!

— Я не согрешил, я — грех.

Тут Лепорелло метнул на меня быстрый взгляд, и взгляда его я не понял.

— Я не принуждаю тебя и впредь оставаться у меня на службе. Если боишься…

Лепорелло обнял меня.

— Хозяин! Разве могу я вас покинуть?

Тут появилась Мариана. Она дрожала от утренней прохлады. Я завернул ее в свой плащ, и мы сели в коляску. Когда мы въезжали в Севилью, я приказал Лепорелло:

— Отвези ее к нам, но так, чтоб никто не видал, и пускай ложится спать. А ты немедля отыщи моего торговца платьем, еще до вечера он должен доставить нам лучшие женские наряды, самые модные.

5.

Утро было жарким и ясным, люди двигались неторопливо, стараясь держаться в тени. Я подошел к кафедральному собору. В патио, усаженном апельсиновыми деревьями, нищие и бродяги, собравшись кружком, слушали россказни солдата — калеки. Но, увидав меня, тотчас повскакивали с мест и стали клянчить подаяние. Я швырнул им горсть эскудо. Уже у врат я увидал, какая там разгорелась потасовка из — за моих монет. Мне это не понравилось, и я раскаялся, что не разделил деньги меж ними сам.

Я вошел в собор. Священник служил мессу. Пред алтарем мерцало множество свечей. Я постоял, глядя на язычки зыбкого пламени, и взор мой наслаждался их сиянием. Вдруг я приметил, что какие — то две женщины, сперва только повернувшие в мою сторону головы, теперь поднялись и направились ко мне. Я прислонился к колонне и притворился, будто поглощен мессой; женщины же встали напротив и завороженно глядели на меня. Мне пришлось — сколь можно вежливо — поинтересоваться, чего это они на меня уставились. Они, не ответив, перекрестились и убежали. Одна из них была средних лет, но еще красивая, другая — юная и прелестная. Они скрылись в глубине церкви. Сотворенное ими крестное знамение привело меня в замешательство. Что они увидали во мне или что угадали?

Я не мог бы с точностью объяснить, зачем вошел в храм. Что — то говорило мне: нынешние приключения мои должны были завести меня сюда, но с какой целью — понять я не мог. Я отыскал укромный угол и присел. Мимо прошествовал священник в полном облачении, перед ним — служка с колокольчиком, следом — процессия женщин в черном. Я поспешно отступил в тень. Служка с колокольчиком был уже далеко, и меня снова окружала тишина, полная какими — то шорохами. Только тогда я смог безраздельно отдаться своим мыслям.

Я стал перебирать картины сна, припомнил собственные речи да и разговор с Лепорелло. Это можно было посчитать случайными эпизодами, но теперь я должен был здраво и хладнокровно все обдумать и принять решение. Я вспомнил Мариану — как же иначе? — но лишь в качестве отправной точки или первого звена в цепочке событий. Я не чувствовал плотского восторга, но в то же время сердца моего не коснулась даже тень раскаяния. Бог знал, чего я хочу, и помогал мне. Моя воля и мой разум могли действовать беспристрастно. Я возблагодарил Господа.