Дон Хуан

Но именно с этого мига в душе моей завязалась борьба. Мне подумалось, что, отрекаясь от Бога, я попадал в тенета дьявола, и такой исход внушал мне тревогу. Я никогда не испытывал к Сатане ни малейшей симпатии. Он слишком подл и грязен. И более всего меня отвращает его двоедушие. Что тут говорить: дьявола никак не назовешь кабальеро — вопреки высокородности. Так вот, в тот момент я явственно ощущал, как он кружит поблизости, стараясь искусить меня. Он не желал, чтобы я остался один на один с моими волей и судьбой. И действовал ловко: уж в чем в чем, а в хитрости ему не откажешь. Он открыл мне глаза на красоту Темных Сил, на заманчивость Бездумного Счастья, и незримый вихрь тотчас подхватил меня и унес так же далеко, от себя самого, как и минувшей ночью. Сердцевина ночи по — своему светоносна, но свет ее не похож на наш, он пронзает ночной мрак и выявляет неведомую сущность вещей. Рассудок мой помрачился, и воля дрогнула, но лишь на миг. Стоило только черной пелене начать полниться счастливыми стонами, ожиданием нескончаемых оргазмов, как я сделал над собой усилие и не позволил земле уплыть из — под ног, не дал чувствам оторваться от реальности. Я сражался отважно. И над головой моей пели виолончели. Но тут рядом прошмыгнули две сплетницы — богомолки — я тотчас постарался ухватиться за действительность, почерпнуть из нее силы. Женщины на чем свет стоит костерили архидиакона, и их брань, их визгливые голоса сумели сделать больше, нежели пение виолончелей, хотя старухи были страшнее черта.

Я знал, что теперь меня покинули и Божья милость, и дьявольские искушения. Но сердцем понимал: долго так продолжаться не может, ни Бог, ни дьявол навсегда от меня не отступятся, станут заманивать в ловушку, как им и положено. Я воспользовался случаем, чтобы поплакаться Господу: дескать, не было у меня иного — третьего — пути к свободе. “Кто не со Мною, тот против Меня”, — изрек Всевышний. Так отчего же непременно с дьяволом? Разве нельзя быть, скажем, с людьми? И тут я осекся, ибо положил себе не лукавить. Ведь редкостное ощущение свободы, которое я только что испытал, мало кому из людей даровалось, но я — то не сумел воспользоваться им. Сердцу моему недостало зрелости для выбора. Словом, я допускал, что могу убить Дона Гонсало, а после душа моя откликнется на первый же призыв Господа. По здравому размышлению, мои претензии к Богу выглядели спорными, даже я сам мог бы оспорить их и разрушить. Но как только я подступал к сему пункту, нутро мое закипало обидой на Дона Гонсало за оскорбление и унижение, которым я подвергся. А если Дон Гонсало принесет извинения? Тот, кто обратился ко мне от лица предков, забыл оговорить такую возможность, сам же я склонился бы к милосердию.

И я тотчас решил, что мой долг — дать старику шанс раскаяться. Нефы опустели, запах ладана волнами плыл по храму, и в темноте свечи сеяли свой дрожащий свет. Я быстро вышел из церкви и кинулся к дому Дона Гонсало. К концу пути я весь взмок от несносной жары и, прежде чем постучать в дверь, чуть постоял в тени, стараясь отдышаться и поостыть.

Дверь мне отворила молодая служанка. Поставив руку козырьком, она глядела на меня, точно потеряла дар речи от изумления. Просто стояла и смотрела, пока я не сказал:

— Я желал бы видеть Командора.

Так и не промолвив ни слова, она распахнула дверь. Я вошел в переднюю. Служанка все так же неотвязно глядела мне прямо в глаза, и во взоре ее я обнаружил то же восхищение, что чуть раньше, в соборе, проскользнуло в глазах двух женщин.

— Не известите ли вы Дона Гонсало…

— Да, да. Сейчас.

— …что его желает видеть Дон Хуан Тенорио.

— Дон Хуан Тенорио! — повторила она таким голосом, словно произносила волшебное заклинание “Сезам откройся!”, а не мое имя, в котором тоже крылась своя музыка, но совсем иная.

— Обождите. Там. В патио.

Я оказался в патио. От солнца спасали куски материи, натянутые поверху. Рюрик был большой, усаженный цветами и с фонтаном посредине. Меня пленил звук льющейся воды, я полюбовался цветами и даже, не удержавшись, нежно прикоснулся к какой — то на диво красивой розе. Но тут я заметил, что служанка так и стояла в передней и смотрела на меня во все глаза. Я резко взмахнул руками и вскрикнул, словно вспугивал кур, и только тогда она бросилась прочь. И почти тотчас же до меня донеслись приглушенные голоса, осторожные шаги, кто — то быстро перебегал с места на место, кто — то с большой осторожностью приоткрывал ставни, иными словами, я понял, что за мной наблюдают.

Вскоре явился Командор. Сперва я услыхал, как он топоча спускается по лестнице, потом в конце галереи выросла его огромная фигура. Господи, что за пугало! Видно, он только что проснулся. Тяжелые космы закрывали половину лица. На нем были мягкие туфли, алый бархатный халат, правда весьма потертый, из — под него торчали голые ноги. Но шпагу он меж тем нацепить успел.