Дон Хуан

— Если вам удастся спасти свою душу, вы тоже станете танцевать так, как я только что. Моего совершенства вам, разумеется, никогда не достичь, но нечто отдаленно похожее… Вы не можете себе представить… Танцем управляют серафимы. Они, если можно так выразиться, его творцы. Они никогда не позволят себе повторить какое — либо движение дважды, нет, они готовы бесконечно создавать новые комбинации. Херувимы же, без которых дело тоже, натурально, не обходится, обладают потрясающей интуицией, они мгновенно угадывают замысел серафимов и безупречно воплощают его. Следом идут власти, престолы и прочие ангельские чины. Они танцуют в лад, повторяя одни и те же движения. Разница между их танцем и танцем живых существ заключается в том, что они не имитируют, а рождают. Больше всего это похоже на морские волны. Какая картина, друг мой! Мириады духов, совершенств в своем роде, танцуют в едином ритме, творя в небесных сферах нескончаемые переходы и переливы, — вечно неповторимый танец! Лучшие фильмы голливудских киношников не назовешь даже карикатурой на это. Помните азиатские танцы Эстер Уильямс? Дикая безвкусица… Но весь секрет заключается в том, что музыка — то идет от Господа… — Он вновь погрузился в ностальгическое молчание. Потом тряхнул головой. — В поэзии сохраняется эхо той музыки. Поэты, как и серафимы, жаждут творить собственные жесты и движения. Хозяина моего привлекло содержание поэмы, а меня пленила ее форма. Жаль, что вы не можете этого услышать! Впрочем, толку от этого все равно было бы чуть. Ведь вас, как и моего хозяина, интересует тема. Да, черт возьми! Содержание тоже важно. Поэма приоткрывает завесу над тем, что произошло в некий памятный момент, в тот самый день, когда началась История. — Он украдкой стрельнул в меня глазом. — Я имею в виду, разумеется, грехопадение Адама и Евы. Поэма повествует именно о нем. Я вам ее перескажу. — Он поднял крышку рояля и стал что — то наигрывать. Пальцы его касались лишь клавиш с низким звуком. — Проникнитесь этой музыкой, хотя бы ее ритмом, и попытайтесь сопрячь с ним мои бедные, тусклые слова…

Он встал, прислонился спиной к роялю, повернулся к льющемуся из окна свету, медленно поднял руку. Это напоминало позу латиноамериканских декламаторов, когда они начинали: “Радость моря!..”

В бескрайних сумерках Рая дождь в тот осенний вечер прекратился. Пальмы свбодно расправили свои веера, а туберозы стряхнули дождевые капли на глянцевую траву.

Адам заснул в своем кварцевом гроте, и Господу пришлось несколько раз окликнуть его, прежде чем тот пробудился.

— Иду, Господи! — ответил он, протирая глаза и появляясь у входа в пещеру.

Господь в тот вечер облачился в костюм радуги, и Адам в очередной раз был поставлен в тупик.

— Добрый вечер, Господи! — произнес он, склонив голову, и Всевышний улыбнулся ему.

— Ну что, поспал, а?

— Да. Сегодня сиеста была особенно долгой. Ведь мне нечем заняться!

Господь приблизился и опустил ему на плечо прозрачную руку.

— Ты скучаешь?

— Нет, — ответил Адам. — Скучать — то я не скучаю. Но мне хотелось бы чем — нибудь заняться. Мне хорошо, только когда Ты рядом; но ведь я понимаю, что у Тебя есть заботы и поважнее.

— Теперь уже нет. Все что нужно уже сотворено.

— И небеса тоже?

— А ну взгляни! — сказал Господь, и взор Адама метнулся по вечерним облакам и утонул в бесконечном — там, где простирались последние галактики.

— Красиво. Но Тебе будет трудно всякий день запускать эту махину.

— Все запущено на веки веков. До конца времен.