Дон Хуан

Лепорелло застыл, уперев руки в боки, спиной к зрителям: розовый свет озарял его плечи, и на задник падала от него длинная, пляшущая тень.

— Ну говорите, кто вы такая и что вам от нас надобно! Мы — то вас не звали, сколько я знаю.

Старуха сделала несколько мелких шажков вперед. Казалось, на лице ее слишком много грима, и лежит он грубыми слоями — такую технику в былые времена применяли некоторые живописцы. Так что лицо ее при ярком свете походило на маску.

— А я считаю себя званой повсюду, если чую, что могу сгодиться. И вам еще ох как понадоблюсь. Потому — то нынче поутру проскользнула я в некий знатный дом, где сохнет от любви девица… Ах, милый мой, вот уж ягодка, вот уж перепелочка!

— Нет уж, здесь о девицах лучше не упоминать!

— Ой, коли услышит твой хозяин, как она мила, да как тоскует, сразу захочет повидать ее.

— Ничего он не услышит! Он велел никого к себе не допускать.

— Подумаешь — велел!

— Дон Хуан прибыл инкогнито.

— Чего ты мелешь!

— А чего слышите.

— Вот так да! Значит, не повезло севильянкам! Ведь за твоим хозяином идет такая слава…

— Все наветы и клевета. Так что отправляйтесь — ка восвояси подобру — поздорову.

Он принялся подталкивать ее к двери. Старуха сопротивлялась, цеплялась за Лепорелло. Но борьба была ненастоящей, беззлобной.

— Да уймись ты, проклятый! Разве не знаешь, как надо обращаться с почтенными сеньорами? Ведь я, да будет тебе известно…

Старуха принялась изображать из себя даму. Потом ухватила свою клюку так, словно это была шпага, и начала ею размахивать.

Лепорелло приблизился к ней и что — то тихо шепнул на ухо.

Старуха подпрыгнула от изумления.

— Кто тебе такое наплел?

— А это уж мое дело.

— Напраслина! Про беззащитную женщину все можно сказать! Клянусь крестом святого Андреса…

— Оставьте в покое святых и послушайте меня. Вот серебряная монетка, она будет вашей, если вы сообщите кое — что о некоей даме… Я дал промашку и не успел разузнать что надо.

— О дамах я знаю все. Давай деньги…

— Когда хозяин мой покидал Севилью, он женился.

— Так ты о сеньоре толкуешь?

— Что с ней?

Старуха поднесла к виску указательный палец правой руки.

— Совсем сбрендила.

— Ее держат взаперти?

— Да нет. Она тихая. Правда, назад тому лет десять… Нет, лет двенадцать, такое было…

— Вот об этом я и хотел бы знать.

— Сесть — то мне позволишь аль как?

— Вот стулья, выбирайте.

Старуха усаживалась с великими церемониями и кривльяньями. Лепорелло стоял перед ней и покачивался туда — сюда на носках.

— Ну же, красавчик, налей мне лимонада. Я совсем выдохлась… Так вот. Той даме взбрело в голову объявить войну нам — кто занят моим ремеслом. И вздумалось ей ходить по веселым заведениям и спасать распутных девиц! Была она богата, и в доме у нее жилось куда как хорошо, ну девушки — то и шли за ней, так что настал такой день, когда в севильских публичных домах, тайных притонах и тавернах, да и в прочих славных местах не осталось женского полу, если не считать старых потаскух, которые уж и в Бога перестали веровать. А в этом доме устроилось что — то навроде монастыря. Только и делали они, что восхваляли Господа да творили милосердные дела! Врать не стану, но душ триста здесь разместилось. Все углы позанимали.

Лепорелло полусидел на углу стола и покачивал ногой в такт словам Старухи.

— Не так уж и много для Севильи.

— Я ж сказала, что врать не хочу. Но приспичь кому в ту пору, ни одной во всем городе не сыскал бы. Мало того, взяли они в привычку ходить вместе с сеньорой к городским воротам, и стоило показаться там деревенской девушке, недурной на вид, тотчас ее наставляли в вере и вели к себе. А ночами на улицах подбирали беспутных женщин. И выслеживали любовниц знатных господ и обращали их… Так что, парень, настали такие времена, что в Севилье и согрешить — то стало не с кем — хоть сам себя пользуй! А уж что говорить о молодых господах! Ох, не сладко им пришлось! За всякой юбкой ястребами кидались… В те дни даже мне работенка нашлась!

— Быть того не может, чтоб сводня когда без дела оставалась!

— Да я о другом. О том, чем девицы занимаются. И для нас настало бабье лето. Дальше — хуже! Какие скандалы пошли! Девушки из хороших семей беременели, и содомиты… Что тут говорить! Чего только не было: на благородные дома нападали, монахинь умыкали, насиловали… Юнцы да холостяки в стаи сбивались и выслеживали добычу… Так что пришлось вмешиваться церкви, и сеньору призвали в трибунал. В защиту свою она твердила о милосердии, о том, что вершит эти дела на свои деньги, что поступает по — христиански и следует святым заветам. А кончилось все вот чем: почтенные матроны, матери семейств сошлись и порешили идти к коррехидору… И в конце концов дом этот взяли штурмом, все здесь покрушили и вытащили раскаявшихся девиц, чтобы отправить на прежние места, где им быть и полагалось… Ох и повеселилась Севилья в ту ночку!

— А сеньору? Тоже куда — нибудь отправили?

— Сеньору тронуть не осмелились, потому что она пригрозила: муж ее убьет всякого, кто ее хоть пальцем коснется. О Дон Хуане — то уж шла молва…

Лепорелло спрыгнул со стола, поднял руку и рубанул сверху вниз.