Донецко-Криворожская республика. Расстрелянная мечта

«Наш Юг» возобновил свое издание сразу после прихода германской армии (и кстати, уже не вменял в вину большевикам согласие на «архитяжкий мир» с немцами), но просуществовал недолго — оккупационными властями он был закрыт уже без особых церемоний и дискуссий в органах власти. Так что можно судить, при какой власти плюрализма было больше.

Попытались местные власти Харькова ввести предварительную цензуру и в кинематографе. Правда, техническое оснащение цензоров, по — видимому, не позволяло просматривать сами фильмы. Поэтому новый комиссар города по делам печати Николай Мазанов издал распоряжение: «Настоящим предлагаю заведывающим кинематографов, театров и т. п. зрелищ доставлять для просмотра в комиссариат по делам печати копии всех выставляемых для демонстрирования публики плакатов и рисунков». Этого, по мнению цензора, было достаточно для проверки благонадежности фильмов. Однако это распоряжение вышло 23 марта, за две недели до прихода немцев, поэтому вряд ли имело последствия[623]

.

Кстати, стоит отметить, что, несмотря на войны и разруху, столица Донецкой республики продолжала жить довольно насыщенной культурной жизнью. Многочисленные труппы харьковских театров организовывали представления на самых разных языках. Так, Украинский национальный театр на Жандармской площади ставил в феврале пьесу «Каторжна» по Борису Гринченко, еврейская труппа Малого театра проводила Пурим — вечера «Шуламис в 1918 году», театр Новаченко на углу Благовещенской и Дмитриевской улиц демонстрировал пьесу Александра Островского «Без вины виноватые». Харьков жил своей жизнью[624].

Хит сезона: фильм с участием Троцкого

Правда, политика тогда вторгалась во все сферы, в том числе в культурную жизнь. К примеру, в кинотеатре «Ампир» (лучший кинематограф города, находившийся на Сумской, 5) самым популярным в те дни был фильм «Мирные переговоры в Брест — Литовске во главе с тов. Троцким»[625]

. Что делать, в условиях отсутствия телевидения кинематографы были для населения не просто местом отдыха, но и источником получения политических новостей.

РЕВОЛЮЦИОННОЕ ПРАВОСУДИЕ

Пожалуй, главной проблемой, которая заботила жителей Донецкой республики (как, собственно, и подавляющего большинства России) больше, чем поиск хлеба насущного, политические дрязги и даже наступление немцев, был неимоверный рост преступности, захлестнувшей страну. Эта проблема возникла сразу после февраля 1917 года, когда либеральная российская интеллигенция, пришедшая к власти в Петрограде, не нашла ничего лучшего, как просто взять и вовсе отменить полицию. «Упразднение полиции, — пишет генерал Деникин, — в самый разгар народных волнений, когда значительно усилилась общая преступность и падали гарантии, обеспечивающие общественную и имущественную безопасность граждан, являлось прямым бедствием… Весь этот аппарат и сопряженная с ним деятельность — охраняющая, регулирующая, распорядительная, принуждающая — были изъяты из жизни и оставили в ней пустое место. Созданная взамен милиция была даже не суррогатом полиции, а ее карикатурой»[626]

.

Многие преступники, выдаваемые за «политических узников царского режима», хлынули на улицы. Криминальная обстановка особенно ухудшалась в связи с возвращением с фронта деморализованных, опустошенных, лишенных средств к пропитанию, но при этом вооруженных солдат и дезертиров. Большая их часть прибывала в крупные тыловые города, к каковым относился и Харьков.

В качестве иллюстрации «уголовного террора», охватившего Харьков уже к весне 1917 г., Фридгут привел более чем красочный пример с ограблением не кого — то там, а самого Ивана Туликова, которого Временное правительство назначило комиссаром Харьковской губернии. Высокопоставленный чин буквально на следующее утро после прибытия в Харьков обнаружил, что ночью у него из гостиничного номера похитили 200 рублей и револьвер. В те же дни в харьковских тюрьмах начались бунты уголовных преступников, требовавших освобождения наряду с политзаключенными[627].

В наши дни модно живописать ужасы террора, развязанного большевиками после октябрьского переворота 1917 г., однако надо признать: террор, бандитизм, расправы без суда и следствия, бесчинства толпы начались задолго до Октября. 24 августа 1917 г., к примеру, озверевшая толпа солдат буквально растерзала на станции Грязи князя Бориса Вяземского, либерала, благотворителя, известного орнитолога и историка, вся вина которого заключалась в том, что он был князем. Чем дольше длилась разруха, тем больше черствели нравы. Самосуды, линчевания толпой, грабежи, налеты средь бела дня стали обыденным явлением для растерзанной России.