Донор

В коридоре, на голом полу -- носилки, на которых его принесли, были приставлены к стене -- лежал, свернувшись калачиком, маленький, похожий на подростка, заключенный с землистым лицом. Он тихо стонал и шепотом матерился, монотонно повторяя:

-- Блядьбуду... блядьбуду...

Три молодых мужика в форме солдат внутренних войск МВД, с автоматами наперевес и закатанными рукавами гимнастерок, стояли возле носилок с видом полной непричастности к происходящему.

-- Что с-случилось, д-джентльмены? -- спросил я, глядя на них.

Солдаты молчали и удивленно разглядывали меня... Я увидел себя глазами людей с ружьями: всклокоченные рыжие волосы, напоминающие соломенную крышу сарая, шорты, сандалии на толстой подошве на босых ногах и плотная студенческая майка с символикой какого-то американского университета, которую мама, заведовавшая родильным домом, привезла прошлым летом из Сочи.

-- Я с-спрашиваю, что с-случилось, офицеры? -- наседал я, люто ненавидя этот мир тюрем, лагерей и КГБ.

-- Эта падла замастырила себе что-то, -- произнес один из них и после секундного раздумья, видимо, убедившись, что я не представляю опасности, грязно выругался.

-- Я не п-понял. Вам п-придется повторить, -- как можно мягче сказал я, ненавидя и боясь их еще больше.

-- Этот чмырь, заделал себе мастырку! -- проорал мне в ухо охранник.

-- Что такое м-мастырка?

-- Ну вы даете, доктор! -- вмешалась медсестра с одышкой и усами. --Где вы росли?

Но я уже догадался, что это значит.

"Господи! -- подумал я. -- Эти бедные ээки намеренно калечат и истязают себя, лишь бы вырваться на волю или попасть в тюремную больницу."

Я сразу вспомнил чьи-то рассказы, как зэки заражаются туберкулезом, поедая мокроту больных, которую те продают за деньги или пачки чая...

-- Что он н-натворил? -- спросил я.

Кто-то из солдат назвал номер статьи Уголовного Кодекса.

-- Убил кого-то... -- перевела сестра, нервно проведя рукой по усам.

-- Я с-- спрашиваю, что этот п-парень сделал с собой?

- Мы не знаем и тюремный врач не знает, -- сказал охранник, не глядя на меня. -- Поэтому его привезли сюда.

-- П-пожалуйста несите его в п-перевязочную. Я сейчас п-приду...

Сестры раздели зэка, и теперь он лежал на операционном столе под слабой операционной лампой, едва освещавшей худое и немытое, почти детское тельце, с непомерно большой и напряженной правой ногой, будто какой-то шутник накачал ее воздухом.

-- Эй! -- начал я осторожно, приступив к осмотру. -- Вы в б-больнице. Я хочу п-помочь вам. П-пожалуйста, расскажите, что п-произошло.

Зэк молчал, хотя я знал, что он в сознании. Пальпируя напряженную ногу, я терялся в догадках... Высокая температура и явная интоксикация свидетельствовали о гнойной инфекции, однако зэкова клешня была целехонькой: без ран и мелких ссадин.

Я понимал, что передо мной артефакт. Без наличия входных ворот появление инфекции в ноге зэка просто невозможно. Может быть, это острый венозный тромбоз... или гематогенный остеомиелит? Нет, вряд ли! Мозг лихорадочно искал похожие случаи и не находил.

-- П-послушай, парень! -- сказал я. -- П-посмотри на меня. Я молодой врач с минимальным с-стажем и здесь -- в с-ссылке, как ты -- в т-тюрьме.. Если мы н-не п-поможем друг другу, умрешь, не п-побывав на воле... С-сечешь п-поляну?

-- Дай закурить, доктор, -- тихо сказал он, выдержав долгую паузу.

-- Выкладывай, г-голубчик! -- уверенно заговорил я, подражая Мотэле.

Зэк докурил, повернулся на бок на операционном столе и прикрыл глаза.

"Достали его там сильно," -- подумал я и сказал:

-- Будем оперировать, д-девки! Кто из вас умеет д-давать наркоз?

Сестры внимательно глядели в окно и молчали.

С помощью солдат мы повернули зэка на спину и привязали к столу. Я смазал поверхность бедра йодом и пропунктировал кожу толстой иглой, насаженной на шприц. Цилиндр шприца сразу заполнился жидкостью странного темно-коричневого цвета с зеленоватым оттенком. Я мучительно думал, что это могло бы быть, но уже знал, что флегмона и бедро надо вскрывать, и не стал нюхать содержимое шприца, наплевав на Мотэлэву муштру.

Поставив капельницу, мы с сестрой быстро ввели зэка в наркоз: он был так истощен и отравлен, что сразу заснул. Я взял скальпель и сделал длинный продольный разрез, из которого мощной струей хлынула коричневая жидкость, обдав мое лицо, очки и весь живот: я забыл одеть клеенчатый фартук. Запах у этой жидкости был не просто мерзким -- он бы омерзителен: как если бы трупный запах смешали с запахом ванильного пирожного...

Охрана и сестры, зажав носы, выбежали из перевязочной, а я, выдрессированный Мотэлэ, мужественно стоял возле стола, борясь с тошнотой и головокружением, но не справился, упал -- и копошился на мокром полу, залитом гнусной жидкостью, пытаясь подняться.

-- Откройте окна и д-двери. Тащите нашатырный с-спирт... П-полейте пол!

-- Вам надо помыться, доктор! -- сказала сестра, но я уже делал лампасные разрезы по длине всего бедра и голени, из которых вытекло ведро жидкости. Подкожная клетчатка и мышцы почти расплавились от этой странной инфекции. Остались лишь кости, прикрытые лоскутами кожи. И тут меня осенило: