Дорога на Ай-Петри

Писала ли Марина, с которой они все десять лет проучились в одном классе, ему записки в школе, он не помнил. Зато помнил, что письма присылала ему в университет длинные. Из них, если бы он их сохранил, целую книгу можно бы было составить. Он тоже, хотя эпистолярный жанр и давался ему с трудом, регулярно царапал что-то в ответ. Только связывали их больше не письма, а встречи. Приехав в очередной раз домой, тут же спешил к соседям, узнать, приехала ли уже из своего медучилища Марина. Его обычно усаживали пить чай. Он отвечал на вопросы Маринкиных родителей о жизни в городе, выслушивал деревенские новости, а сам, глядя на Марину, думал лишь об одном, когда же они останутся наедине в ее маленькой комнате. Главное происходило в отсутствие родителей. Иногда Марина приходила к нему, обычно днем, когда матери не было дома. Побаивалась ее, говорила, уж очень она строгая. Как будто ее родители были нестрогими! Но к нему благоволили. Дядя Федя даже подшучивал изредка, вот, мол, женишок в гости пожаловал.

Потому, узнав, что Марина и Толик поженились, он просто дар речи потерял. Вначале подумал, что мама шутит. Да какие шутки, сказала она. Свадьбу уже отгуляли. Марина и – Толик? В такое невозможно было поверить, она его в школе в упор не видела. Кто угодно мог стать ее мужем, только не он. Еще поразила быстрота, с какой это все свершилось. Зимние каникулы она провела с ним, Валентином, встречались каждый день, бегали то в кино, то на танцы, не считая их главных

встреч. А приехал домой на майские – новость, как обухом по голове. «Ничего удивительного, он давно по ней сох, – выставляя на стол его любимый пирог с яблоками, сказала мама. Валентин вытаращил глаза: Толик? Сох? «А ты не замечал? – в свою очередь удивилась она и покачала головой. – Ну да, ты ведь который год уже в городе. А тут своя жизнь идет».

Он был потрясен. Бродил потерянно по двору, по саду, смотрел на цветущие яблони и все думал, как же такое могло случиться? Нет, она никогда не говорила ему: я тебя люблю или что-нибудь в этом роде, стеснялась громких слов, да и ему не по душе были эти киношные «сопливости». Когда отношения серьезные, все ясно и без слов. А у них они такими и были – серьезными. Во всяком случае, он имел повод так считать. Они были первыми друг у друга, для них тогда это кое-что значило. Он очень гордился, что у него такая красивая девушка. И удивлялся, что другие не замечают ее красоты. Может потому не замечали, что была она тихоней, да и родители одевали ее скромно, но когда он видел ее на пляже или по его настоянию она раздевалась совсем – что случалось нечасто, – в его комнате, его охватывал какой-то щенячий восторг. И вот, приехав на майские праздники домой, он вдруг узнает, что теперь это тело, которое он считал своей собственностью, со всеми его прекрасными изгибами и нежной кожей, принадлежит другому. И кому? Толику! Обида и унижение смешались в одно труднопереносимое чувство.

Впрочем… да, был той зимой знак – что-то не так. После нового года он получил от Марины всего одно письмо. Помнил, оно показалось ему немного странным. Но ничего такого, что предвещало бы полный и окончательный разрыв, в нем не было. Просто необычно сумбурным оно было, вот и все. Он это отметил, но не придал особого значения. Мало ли что пишут люди в спешке, а она именно в спешке и писала. На почте, наверное, куда забежала на минуту. Потому что оно было написано на обороте открытки, хотя и вложенной в конверт, и почерк был торопливый, неаккуратный. Просила позвонить. Конечно, надо было ей ответить, и позвонить надо было, он и собирался это сделать, да только занят был, как никогда. Дома у Марины телефона не было, не было и у него, жил в общежитии, поэтому следовало сначала переговоры заказать, а потом снова на переговорный пункт тащиться, сидеть там и ждать, пока соединят. Туда-сюда – полдня потеряешь. А время на вес золота – дипломная работа нависала, еще он уроки начал давать, натаскивал школьников по математике. Один преподаватель, уезжая работать в Англию, предложил репетиторство, оставил ему своих учеников. Парни в тот год как раз поступали, приходилось заниматься с ними по полной, четыре раза в неделю по три часа. Не мог он ни Егорычева подвести, ни мальчишек. Он всегда был добросовестным, а тут еще и платили хорошо. Так и получилось, что занятый с восьми до восьми каждый день, он не нашел времени позвонить Марине. Но обиделась, она, скорее всего, не из-за его молчания, – знала, как он загружен работой над дипломом и репетиторством, – а от того, что уезжая после зимних каникул, он с ней не попрощался. Ну, так уж получилось. Мать в обед с работы прибежала: «Давай скорее, соседи едут на своей машине на станцию, подбросят тебя прямо к поезду, не придется сумки далеко тащить». «Да я автобусом, – пытался он возразить. – Марина проводить обещала… » «Я зайду к ней, объясню, что и как», – пообещала мама, торопливо загружая в хозяйственную сумку банки с вареньем.