Дорога цариц

В том году случились и великие награды — поместье в двести четвертей, какового он еще даже и не видел, однако которое уже начало приносить хороший доход, присылаемый тамошним старостой. В том году пришлось и немало потрудиться, ибо едва только стольник доставил в Новгород личную казну государя и разместил во дворце выведенные из Александровской слободы приказы, как вслед за тем, уже в феврале, на Волхов прикатился обоз из четырехсот пятидесяти телег уже с государевой казной, архивами и остальными приказами.

Только Борис нашел места для них — прикатила вся остальная свита и сам государь…

По счастью, новые хоромы пришлись Ивану Васильевичу по душе — уступать правителю свою опочивальню Годуновым больше не пришлось. Отдельное жилье было отстроено и для обоих сыновей правителя. А Федору Ивановичу сверх того досталось по прибытии еще и две тысячи двести три рубля — полученный с торгового дела доход. Царевич оказался толков и две тысячи тут же вернул обратно в дело.

Не успел стольник, принявший и обустроивший сотни людей, перевести дух — пришли вести о новом великом османском нашествии. Царь умчался разводить полки, вернувшись в начале лета с одной малой свитой. Все воеводы, опричники, вся стража, способная носить оружие, ушли туда — останавливать полчища басурман.

Над Новгородом повисло долгое гнетущее напряжение, настолько зловещее, что многие купцы даже начали распродавать товар, запирать дома и уходить с семьями на корабли, отплывая кто к родичам, кто к друзьям, кто на север, а кто в заморские страны. Иные хозяева отсылали семьи, прятали накопленную казну, отказываясь у ремесленников от новых заказов.

Заметно подорожали хлеб и соль…

Но в один из душных августовских дней к Новгороду внезапно прискакала кавалькада веселых запыленных всадников, одетых в одни рубахи и порты, но опоясанных саблями. Через распахнутые ворота гости промчались к царскому двору, въехали в него прямо верхом — неслыханная дерзость! Натянули поводья лишь у ступеней главного крыльца. Спешились.

Распахнулась входная дверь, на крыльцо вышел государь — в темно-бордовом бархатном халате, опоясанный кушаком и с посохом в правой руке. Стукнул посохом об пол, вскинул подбородок, провел левыми пальцами по острой бородке и громко спросил:

— С чем прибыли, бояре?

Воины сняли с седла последнего из всадников, одетого в истрепанный стеганый халат, со связанными за спиной руками, прикрученными к телу, и весьма небрежно бросили на нижние ступени:

— Сие есть Дивей-мурза, государь! Главный османский воевода!

— Добро… — кивнул правитель всея Руси. — А где прочие басурмане?

— Не гневайся, государь, — развел руками один из гонцов. — Нету их больше. Порубали всех.

Несколько мгновений Иван Васильевич помолчал, потом слабо улыбнулся:

— Отдыхайте, бояре! Низкий мой вам поклон.

И уже через час по высочайшему повелению зазвенели колокола во всех храмах и монастырях, извещая добрый люд о случившейся радости, и вместе с тем начались благодарственные молебны об избавлении от басурманской напасти, каковые очень быстро перешли во всеобщие радостные гуляния.

На следующий день молебен назначили царским — в Софийском соборе, в присутствии государя, всей его свиты и дворни… И вот Борис Годунов стоял здесь, в самом заднем ряду, вспоминая долгий минувший год и глядя в спины толпящихся впереди бояр.

Увы, но в окружении государя стольник все еще оставался одним из самых худородных слуг. И его место было позади всех прочих знатных царедворцев, у самой-самой двери.

Худородной, понятно, была и сестра Бориса — Ирина. Она тоже не имела права находиться в первых рядах, рядом со своим детским приятелем, и потому… И потому царевич Федор Иванович пожелал отстоять благодарственный молебен во дворце! Во дворовом Николо-Дворищенском соборе. Пусть вместе со стрельцами и холопами, но стоя бок о бок с подругой детства.

Поцеловав крест по окончании службы, Федор и Ирина, посмеиваясь, вместе вышли из храма, вдвоем сбежали по ступеням и отправились через мост. Обогнули крепость, вышли на Самокатную площадь.

Увы, здесь царили шум, гам и веселье. После долгой тревоги и мрачного ожидания военной напасти честной новгородский люд торопился предаться гулянию и развлечениям, сбрасывая страх и напряжение. Среди качелей и гигантских шагов было не протолкнуться, со стороны каруселей доносились крики и хохот, у реки били в бубен скоморохи, возле рва звенели гусли и звучала девичья песня, где-то рычал медведь, где-то отвечал зверю дружный гусиный гогот.

Конечно, царского сына со спутницей новгородцы с готовностью пропустили бы к любому увеселению, но какое это развлечение, если все вокруг молча стоят, склонив головы, и смотрят долу? Ни шутки-прибаутки, ни смеха, ни веселой толкотни. Федор Иванович не для того одевался в нарядный, но простой кафтан без подбивки, а Ирина — в ситцевый сарафан с цветастой вышивкой, чтобы потом полдня на одни спины вокруг себя смотреть.

Поняв, что к каруселям не пробиться, паренек отвернул к навесам, указал на лавку со сластями:

— Иришка, сластей хочешь?