Здесь мне хочется сказать о метафоре, которая для меня также не просто поэтический аксессуар и тем более не декоративно-украшательский прием, не орнамент, а своего рода телескоп или микроскоп, через который раскрывается мир, вернее, тайны мира, недоступные обычному невооруженному глазу. Именно поэтому становится поэзия орудием открытия и познания мира, его далей и глубин. Вместе с тем метафоричность — могучее средство выражения душевного строя поэта, одно из самых органических свойств лирики. Метафора — это специфически поэтическое средство открытия и утверждения сложной связи в предметах, явлениях, она — орудие ассоциативного освоения мира, и она не самоцельна, ибо всегда является слугою мысли, осваивающей мир, вскрывающей связи времен, событий, явлений, предметов. Метафора, как и лирика в целом, является, говоря словами Гоголя, проявлением «верховной трезвости ума»...
Тут я повторил Симону Ивановичу вторую половину своего вопроса о различии поэтического образа в лирике и стихотворном эпосе.
— Это разграничение, — сказал он, — думается, очень условно, и нужно оно, на мой взгляд, больше литературоведам и теоретикам литературы, чем поэтам и их читателям. Разумеется, имея в виду эту условность, можно сказать, что в лирике доминирует непосредственное отношение автора к действительности, а в поэтическом эпосе преобладают объективные картины и образы мира, но в обоих случаях нельзя отделить субъект от объекта и речь должна лишь идти о преимущественном акценте. Спор о «самовыражении», возникший в свое время, неудачен, по-моему, из-за того как раз, что стали противопоставлять друг другу оба возможных и закономерных акцента. Но ведь, выражая себя, поэт — если он, разумеется, не отгораживается от мира, живет его заботами, вдохновляется его передовыми тенденциями, — отражает и мир, им воспринимаемый, так же как, отражая мир, он выражает и свое отношение к нему. Не случайно возникло само понятие лирического эпоса для точной характеристики тех произведений, в которых на равных началах идет речь о времени и о себе.
Я воспользовался наступившей паузой, чтобы напомнить Симону Ивановичу тему, обсуждавшуюся незадолго до моего приезда к нему в «Литературной газете», — о сюжетной и бессюжетной, лирической и повествовательной поэме, и спросил его мнение на этот счет.
— Спор этот закономерен, если он обогащает поэта многообразным опытом. Поэзия отнюдь не монополизация того или иного жанра или жанровой разновидности. В любом случае, если говорить о поэме — будь она сюжетной или повествовательной, — она не должна быть зарифмованной прозой. То, что может быть выражено прозой, не должно выражаться поэзией. Ибо сами принципы повествования в поэзии иные, чем в прозе. Да и сюжет-то далеко не всегда является в поэзии свидетельством эпичности. Ведь существуют сюжеты, если можно так сказать, метафорические, закрепляющие своей композицией движение и развитие метафоры, ее, как говорится, «реализацию». Таковы сюжеты «Облака в штанах», «Человека», «Про это» Маяковского, таковы сюжеты ряда новейших поэм, — тут мой собеседник на секунду остановился, — например Беллы Ахмадулиной и Андрея Вознесенского. В этом они перекликаются с Маяковским и Пастернаком, с Цветаевой, Антокольским и Кирсановым. Лично мне этот путь лирического эпоса ближе, чем поэзия собственно повествовательная, хотя я с удовольствием признаю, что и в этой сюжетно-повествовательной области советская поэзия достигла таких вершин, как... — Симон Иванович вновь на секунду прервался, подыскивая наиболее убедительные, с его точки зрения, примеры, — ...как «Улялаевщина» Сельвинского, «Дума про Опанаса» Багрицкого, «Василий Теркин» Твардовского. Но, скажем, «Человек предместья» или «За далью — даль» тех же Багрицкого и Твардовского говорят о многообразии и разнообразии принципов поэтической выразительности даже в творчестве одного и того же поэта. Поистине, поэт творит по художественным законам, им самим себе предписываемым. И, добавил бы, им открываемым.
В стихах Чиковани очень большое место занимают образы, связанные с природой. Я спросил, существует ли, на его взгляд, чисто пейзажная лирика, или для поэта природа является лишь средством раскрытия внутренней лирической темы? И еще: может ли существовать в лирике пейзаж-описание?