У каждого поэта, наверное, есть стихотворения и строчки, наиболее точно выражающие природу его дарования, своеобразие его личности. Для меня Ираклий Абашидзе полнее всего раскрылся в «Приближении» (1955) и в «Памяти невысказанных стихов» (1957). Первое написано, наверное, в минуты особенной откровенности, когда поэт был на пороге своего пятидесятилетия и почувствовал необходимость спросить самого себя:
И в конце:
Во втором стихотворении поэт пишет о «невысказанных стихах», о тех, что жили в нем и жгли огнем душу:
В этих строчках, я думаю, секрет поэтической личности Ираклия Абашидзе. Есть лирика, как ее называют, интеллектуальная, главное обаяние которой в движении мысли поэта. Для лирики же Ираклия Абашидзе чрезвычайно характерно искусство быть непосредственным — не казаться, не принуждать, не заставлять себя, а быть им, когда слово поэта действительно сохраняет «чуткость веток чинары», дышит землей, а не «призрачной эдемской синевой».
— Ну вот, вы говорите о том, как важна лирическая непосредственность. Но не ограничивает ли это поле лирики? Не суживает ли ее горизонты? Ведь если только в этом сила поэта, то очень многое, важное просто-напросто выпадает из поля его зрения.
— Дорогой мой, — улыбается Ираклий Абашидзе (сегодня он весел, открыт и, как всегда, располагает к себе), — во-первых, я не сказал, что только непосредственность важна для лирики. Это одно из возможных качеств, вовсе не обязательное для каждого лирического поэта. Твардовский и Бажан, Расул Гамзатов, Паруйр Севак или Леонид Мартынов — это прекрасные, но совершенно разные поэты... Да, надо найти себя! Это очень важно. Но это, конечно, далеко не все.
Великие проблемы мира проходят через человеческое сердце. Они просто не существуют без этого. Так вот, когда они преломляются в человеческом сердце, то всякий раз находят форму очень естественную, зависящую именно от данного человека, иначе сказать, они принимают форму его, в хорошем смысле слова, обыденных чувств, для выражения которых и нужны собственные поэтические средства. Найти себя — значит самому найти великие проблемы, сделать их своими. Тогда и форма
Слушая поэта, я думал о том, как это важно для лирика — удержать в стихе мгновение. Но не ради него самого, этого мгновения, нет! Никакой импрессионизм, никакая свежесть впечатлений не спасает поэта, если он пишет, не открывая чего-то нового читателю. Поэт, как чуткая мембрана, ответствует своему времени, наполняется его содержанием. Писать для себя, пусть непосредственно, пусть до предела тонко, — это занятие для «герметистов», а не для настоящих поэтов. Высказываю это собеседнику. Ираклий Абашидзе согласно кивает головой:
— Тем более не для наших поэтов.
— Кстати, и на Западе, — замечаю я, — поклонников поэзии, отрешенной от забот времени, становится все меньше. А у нас это просто нелепо. И когда, скажем, у некоторых молодых поэтов встречаются отголоски таких индивидуалистических настроений, это скорее модничание, чем выражение найденной, выстраданной позиции. У Гёте есть мысль о том, что мелкую, «замкнутую» в своих никчемушных переживаниях тему даже гениальный поэт не сделает большой.
Ираклий Абашидзе улыбается и в свою очередь продолжает:
— Писатель каждый день сталкивается с людьми, и, наверное, очень легко перенести свои впечатления на бумагу. Гораздо труднее, сохранив непосредственность впечатлений, раскрыть нравственный облик людей, новизну их мироощущения, органичность идеалов того мира, который строит наш многонациональный народ. И это я должен сделать именно как лирик. Встречаясь с людьми, как бы встречаешься с собой. А думая о своем, приходишь к общему. Но для такого двуединства, очевидно, нужна соответствующая настроенность души.
— Хорошо, — говорю я. — Но разве