Дорогой длинною

Вечером того же дня Кузьма и Данка вошли в Большой дом. Свой потрёпанный наряд Данка сменила на одно из платьев Варьки: чёрное, строгое, со стоячим воротничком и узкими рукавами. В нём она казалась строже и старше своих лет, и словно ещё смуглее, чем была. На волосах был всё тот же голубой платок: Кузьма так и не сумел убедить молодую жену, что в хоре повязывать голову по-таборному необязательно. Тёмное Данкино лицо было спокойным, равнодушным, в длинных глазах читалось нескрываемое безразличие к происходящему, хотя поклонилась она собравшимся цыганам вежливо. Зато Кузьма заметно волновался, теребил в пальцах ремень и то и дело поглядывал через головы цыган на лестницу, ожидая Якова Васильева. Митро, сидя поодаль на стуле, настраивал гитару и слово не замечал восхищённого шепотка, пробежавшего среди цыган.

– А ведь и верно, красавица. - негромко сказала Марья Васильевна, полуобернувшись к сыну. - Что ж ты, горе моё луковое… Мог бы и сам вперёд Кузьмы успеть! Мальчишка сопливый - и тот обскакал! Не доживу я до внуков, право слово - не доживу… Митро поморщился, но отпарировать не успел, потому что на лестнице появился Яков Васильев, и в комнате тут же стало тихо. Кузьма встал. Данка, которая и не садилась, подошла и заняла место за его спиной. Кузьма за руку вытолкнул её вперёд, торопливо сказав:

– Будь здоров, Яков Васильич. Вот моя жена.

– Тэ явэс бахтало, баро

^[83]. -поздоровалась Данка. Яков Васильич кивнул, подошёл ближе, мельком взглянул в лицо Данки. Казалось, он ни на миг не задержал на нём взгляда, но те, кто хорошо знал хоревода, заметили в его глазах искру одобрения.

– Что умеешь петь? Романс знаешь какой-нибудь?

– Знаю. - покосившись на Варьку, сказала Данка. Кузьма шумно вздохнул.

Затея с романсом ему не понравилась с самого начала, но два дня назад, когда стало известно, что Яков Васильич будет слушать Данку, Варька сказала, что хоревод непременно спросит, знает ли новая солистка романсы. Данка не знала ни одного, и два дня у Варьки ушло на то, чтобы обучить её "Ночи". Этот романс был довольно сложен для исполнения, в нём присутствовали и высокие, и очень низкие звуки, на которых начинали хрипеть и рвать дыхание даже опытные певицы. В хоре Якова Васильева его могли исполнять лишь Настя с её "фантастическим", по словам специалистов, диапазоном и сама Варька, для которой ни одна нижняя нота не составляла труда. На верхних, впрочем, Варька слегка "плавала", но их маскировал умелый гитарный аккомпанемент. Голос Данки она знала и была уверена, что та с лёгкостью возьмёт "и верх, и низ".

Варька не ошиблась. Стоило ей один раз пропеть "Ночь", как Данка уверенно и без малейшей фальши повторила мелодию, с лёгкостью преодолев сложные ноты. Кузьма задохнулся от восторга и потребовал бежать к Якову Васильичу немедленно, но Варька лишь покачала головой, по опыту зная, что только теперь и начнётся самое тяжёлое. Этим тяжёлым был текст романса.

Данка не понимала, о чём должна петь, требовала объяснить то одно, то другое слово, сердилась, повторяла снова и снова, но даже на шестой раз получалось:

– Дышала ночь острогом сладким стра-а-асти…

– Каким острогом?.. - всплескивала руками Варька. - Не тюремная же песня, дура! "Восторгом сладострастья"!

– Чего?..

– Любовь так называется! Повтори - "вос-тор-гом сла-до-страстья!"

– Вострогом слады-страсти…

– Тьфу! Кузьма, давай опять начало. Ещё раз… По счастью, терпения у Варьки было много: из памяти ещё не изгладился прошлый год, когда они с Ильёй точно так же мучились над непонятными словами и с ними точно так же возился Митро. Но к вечеру и у неё начали сдавать нервы. Когда Варька, замучившись объяснять очередной оборот, схватилась за голову и застонала, поминая угодников и Богородицу, Данка чуть ли не сочувственно спросила:.

– Ну, что ты так мучаешься? Ну, не примут меня в хор - пойду дальше, только и всего…

– С ума сошла, милая? - сквозь зубы спросила Варька, покосившись на Кузьму. - Ты замужем теперь! Собралась, тоже мне, перекати-поле… Данка тоже посмотрела на мужа. Пожала плечами, но ничего не возразила и через минуту буркнула:

– Давай сызнова.

Через три дня все "восторги сладострастья" с грехом пополам встали на свои места, и романс был вполне готов к прослушиванию. И сейчас, стоя перед хореводом, Данка бестрепетно сказала:

– Умею петь "Дышала ночь".

– Чего-чего?!. - даже Якову Васильеву изменила его обычная сдержанность.

Цыгане изумлённо загомонили: все знали сложность романса и то, что после ухода Насти спеть его без сучка-задоринки не мог никто.

– "Дышала ночь". - по хмурому Данкиному лицу скользнула досада. – Можно начинать?

– Ну, осчастливь. - без улыбки сказал хоревод и, опустившись на диван, приготовился слушать. Кузьма устроил на колене семиструнку, взял начальные аккорды. Данка обвела спокойным, сумрачным взглядом стоящих, сидящих вдоль стен и на лестнице цыган. Взяла дыхание, негромко начала петь.