Дорогой длинною

"Да не позорь ты меня, одень! Все подумают, что мне на тебя денег жалко!" Настя смеялась, надевала, но Илья видел, что ей эти серьги до плеч и огромные перстни совсем не нравятся. Она предпочитала изящные тонкие кольца с небольшими, но дорогими камнями, а из всех даренных серёг носила только крошечные изумрудные, которые Илья поначалу стыдился и подарить:

такие они были неброские. А вот эти, кажется, подойдут. И цена немаленькая, и вид господский.

– Мне или жене? - с хрипотцой спросил над ухом знакомый насмешливый голос, и Илья, вздрогнув от неожиданности, чуть не выронил серёжки на скользкий трактирный пол.

– Обойдёшься, зараза… Чего явилась-то? Сколь разов говорить - не ходи ко мне сюда! Цыгане с Конной табунятся, увидит кто ещё… Лушка тихо засмеялась и, словно не слыша ворчания Ильи, уселась напротив. Красный полушалок скользнул с её головы на плечи, обнажив русую голову и уложенную на затылке тяжёлую косу. Лушка неторопливо поправила платок, склонила голову на руку, улыбнулась, и на щеках обозначились мягкие ямочки. Илья невольно усмехнулся тоже.

– Ладно… Чего надо-то?

– Да ничего. Соскучилась. Давно не захаживал.

– Где давно? - удивился Илья. - В середу ж вот только… И потом, занята ведь сама была. Енарал твой не прибыл разве?

– Кто, Иван Агафоныч? Были, как же, цельную ночь. Так ведь съехали уже. – Лушка вдруг прыснула, закрыв рот углом полушалка. - Да какой он енарал, Илья, святая Пятница с тобой! Капитан в отставке… Приказчики из армянских лавок и то лучшей плотят! Ну, хватит штаны протирать, идём! Я и горницу протопила!

– Не поздно? - засомневался Илья. - Стемнело вон уж…

– Да успеешь к своей цыганке, не бойся! - Лушка снова засмеялась. - Хорошо вам, цыганям, с жёнами живётся! Хоть вовсе домой не заявляйся – словечка не вставит поперёк! Идём, Илья, сам же говоришь - поздно!

Вставая, Илья на всякий случай огляделся. Но знакомых цыган среди посетителей трактира не было, и никто даже взглядом не повёл, когда он следом за красным полушалком не спеша пошёл к дверям.

Уже полтора месяца таборные цыгане жили в Смоленске, на дальней окраинной улице, окна которой выходили прямо в голую степь. Местные обыватели цыган знали давно и жилища на зиму сдавали им не в первый раз.

Прежде Илья и Варька устраивались зимовать у русских хозяев вместе с семьёй деда Корчи. Но сейчас Илья снял для себя с Настей крошечный домик на обрывистом берегу Днепра - и не пожалел о затраченных деньгах. Настя так обрадовалась своему дому, что даже отъезд Варьки в Москву не огорчил её надолго. Наняв двух босоногих девок, она за день отмыла и отскоблила комнаты так, словно готовилась принимать в них государя-императора с семейством. Повесила занавески, постелила половики, достала где-то скатерти, салфетки, вышитые наволочки на разбухшие шатровые подушки. Илья, возвращаясь с рынка домой, только похохатывал:

– Ну, видит бог, - не цыгане, а купцы замоскворецкие! Может, тебе шифоньер какой купить или зеркало в полстены?

– Лучше гитару купи. У меня пальцы соскучились.

Гитару Илья купил - не самую дорогую, понимая, что весной всё равно придётся оставить её здесь, но всё равно хорошую. Настя, увидев её, распрыгалась, как девчонка, тут же навязала на гриф красную ленту, уселась, бросив недоваренный кулеш, и принялась было баловаться на струнах, но быстро устала:

– Вот верно отец всегда говорил: гитара - дело мужское, тяжёлое… Илья, давай лучше ты поиграй, а я с обедом закончу.

Илья присел на кровать, взял гитару в руки, погладил гладкую тёмную деку, взял пробный аккорд, проверяя настройку, - гитара отозвалась мягким вздохом. Илья взял перебор, другой, третий, чувствуя, как вспоминают игру пальцы, полгода не державшие инструмента. Задержавшись на аккорде, вполголоса напел:

– Чёрные очи да белая грудь…

– До самой зари мне покоя не дадут! - с улыбкой подвторила Настя. Илья улыбнулся в ответ, и дальше они уже пели вместе: он - с кровати, с гитарой в руках, Настя - от печи, продолжая чистить картошку. А когда закончили, Илья глянул в окно и позвал жену:

– Взглянь-ка! Полгорода собралось! А вроде тихо пели… Настя выглянула и расхохоталась: за забором с открытыми ртами стояла толпа народу, среди которых были и таборные цыгане, и местные жители, привлечённые песней.

– Надо деньги с них брать. - деловито сказал Илья, задёргивая занавеску. – Чего впустую мучиться? Я так думаю, что… Но закончить Илья не успел, потому что распахнулась дверь и в горницу со смехом начали заходить цыгане.

– А мы по улице идём, да вдруг слышим - мать честная, кто это соловьём разливается?

– Смоляко, вас с самого базара слышно! Гаджэ со всей улицы сбежались! Вон, до сих пор стоят, как столбы дорожные!

– Настя, драгоценная, повтори, за ради бога, вот это: "Куда ни поеду, куда ни пойду…" Так душа и дрожит, хоть из живота вон!

– Илья, не мутись, у нас бутылка с собой! Бабы, что встали, стол гоношите!

И начался такой перепляс, что разошлись только под утро. С того дня в дом Ильи Смоляко каждый вечер набивались таборные и дружно начинали уговаривать: