Дорогой длинною

– Не знаю! Поглядим. Может, и обойдётся ещё. - Яков Васильев прыжком вскочил на крыльцо, прячась от забарабанившего по поникшей траве и листьям ливня. - Пойдём, Маша, в дом. Опять полило, будь оно неладно…

Глава 7

Первый снег накрыл Смоленск в конце ноября. Тяжёлая свинцовая туча приползла со стороны Гданьска, низко идя над съежившейся от холода землёй и чуть не цепляясь брюхом за кресты церквей. Она накрыла собой весь город, обложив окраины стылой темнотой, пошевелилась, словно устраиваясь поудобнее, сначала неуверенно выбросила несколько одиноких снежинок, затем пустила снегу погуще, а к вечеру в Смоленске валила такая пурга, что оранжевые огоньки окон домов и голубые нимбы редких газовых фонарей еле пробивались через плотную, серебристо-белую завесу.

Трактир возле Конного базара был набит битком. У входа стояли несколько извозчичьих экипажей, занесённые снегом, на спинах меланхолично жующих сено лошадей лежали пухлые сугробы. Из то и дело открывающихся и хлопающих дверей вырывались облака пара, молодой снег у порога был весь истоптан и превратился в густо-серую массу, в которой копошились в поисках овса голуби и воробьи. Торг на базаре давно подошёл к концу, и в трактире было не протолкнуться от барышников, коновалов, перекупщиков и прочего базарного люда, зашедших погреться, поговорить и выпить магарыча.

– Ну, знаешь, Ермолай, последнее дело это! - Илья сгрёб со столешницы шапку и сердито встал, чуть не опрокинув опустевший полуштоф. Гранёные стаканы, столкнувшись, жалобно зазвенели. - Третьего дня по рукам ударили при всём народе - а теперь у него денег нет! За такое в рядах боем бьют, не слыхал, что ли? Всё, нынче же вечером серых назад забираю! Лучше своим же продам, они хоть вертеть не будут! И ни один из наших на твой двор теперь даже спьяну не свернёт, клянусь! Цыгане сами слово держат и с других того же ждут!

– Да кто тебе вертит, кто тебе вертит, идолище черномордое! - плачущим голосом говорил худой мужичонка с обширной плешью, выглядывающей из кустиков пегих волос, без нужды крутя в пальцах бахрому кнута и жалостно поглядывая на Илью снизу вверх. - Ну, обслышался, недопонял… Я ведь платить-то не отказываюсь! Три-то сотни хучь сейчас бери, вот они, желанные, в тряпице… Ну, подожди с четвёртой!

– Пусть тебе леший ждёт. Сгинь с дороги!

– Ну, Илья! Вот ведь нечисть упрямая, постой, послушай! - Ермолай намертво вцепился в край армяка Ильи и, сколько тот ни дёргал, не выпускал. - Ну, хочешь залог под сотню возьми! Ну… ну… Сядь вот, посмотри… Вот, возьми для Настьки своей, она довольна будет! Всё равно, дурак, половину барыша ей на подарки спустишь!

– Тебе что за дело? Не твои, небось, спущу… - буркнул Илья, но, заинтересовавшись, сел на прежнее место. - Ну, что там у тебя? Покажь… Вздыхая и горестным шёпотом ругая всех цыган вместе, Илью отдельно и святого Николу заодно, Ермолай вынул из-за пазухи свёрток.

– Любуйся! Золотые! И камешки настоящие, хучь иди в ломбардий, тебе кислотой опробуют! У меня без обмана!

Илья недоверчиво посмотрел. На грязном обрывке полотна лежали золотые серьги с капельками фиолетово-розовых аметистов.

– Где украл?

– Окстись! - замахал руками Ермолай. - На той неделе за вороного получил заместо платы, утресь армянам в евелирный ряд носил оценивать, сказали - сто пятьдесят!

– Врёшь! Я ж ведь не поленюсь, схожу проверю! У кого был - у Левона или Ованеса?

– Ну, сто… как раз твоя четвёртая сотня и выходит! А не понравится Настьке - с барышом тому же Ованесу и спустишь!

– Ей понравится. - опрометчиво сказал Илья, - и Ермолай тут же взорвался радостными причитаниями.

– Вот и ладно! Вот и слава тебе, Никола-угодник! Вот и спасибо, дорогой мой! В расчёте, значит? Как сговаривались? У меня завсегда по чести, Ермолая, слава богу, весь город знает, ещё никто не жалился… По рукам?

– Эй, а три сотни где за серых-то? Ишь, запрыгал, жеребчик… Клади на стол - и по рукам.

– Может, и насчёт рыжей передумаешь, Илюша? - осторожно спросил Ермолай, вынимая скрученные кульком деньги. - Я тебе вернеющую цену дам, больше никто…

– Я вот сейчас насчёт серых передумаю! - снова взвился Илья. Разговор по поводу двухлетней красавицы-кобылы вёлся у них с Ермолаем не впервые, и ему уже надоело объяснять, что рыжую он держит для себя и не отдаст ни за какие деньги. Ермолая как ветром сдуло - только хлопнула тяжёлая, почерневшая дверь. Оставшись, Илья первым делом убрал со стола деньги, не спеша допил уже потеплевшее пиво и, раскрыв ладонь, долго рассматривал серёжки. Они в самом деле могли понравиться Насте.

Илья уже выучил вкус жены: она не любила тяжёлых, крупных украшений, которыми таборные цыганки щеголяли друг перед другом, и носила их только по большим праздникам, и то по просьбе Ильи: