Дорогой длинною

– Может, и околачивались. Да не всем же детей после подсовывали!

Илья не нашёлся, что ответить. Чуть погодя мрачно сказал:

– Сдам в приют к чёртовой матери.

– И думать забудь! - вскинулась Варька. - Что мы - гаджэ, чтобы детей бросать?! Да ещё своих собственных?! Останется!

– Настька не согласится. Она с Гришкой-то уже замучилась совсем.

– Не согласится - я заберу! И уеду прочь отсюда, чтоб твоей морды бесстыжей не видеть никогда, вот ведь послал бог брата единственного! Ты теперь сиди да молись, чтобы Настька с сыном к отцу в Москву не рванула!

Варька сказала вслух то, о чём он со страхом думал целый день, по спине пробежал озноб, и от неожиданности Илья сумел только буркнуть:

– Ну, хватила… Кто её отпустит-то?

Варька встала. Взяла в руки прислоненную к стене оглоблю, потрясла ей и, не глядя на брата, ненавидяще пообещала:

– Попробуешь её держать - вот этой оглоблей башку проломлю! Сама!

Клянусь! - и, прежде чем Илья успел опомниться и достойно ответить, швырнула оглоблю на землю и, печатая шаг, как гренадер, вышла. Закатный луч в углу под крышей погас, и в сарае сгустилась темнота.

Больше всего на свете Илье хотелось остаться ночевать на охапке соломы возле лошадей. Но было страшно, что ночью, пока он будет спать, Настя свяжет узел, схватит сына и убежит, и поэтому он, скрепя сердце, пошёл в дом.

На столе стоял накрытый полотенцем ужин, но, хотя у Ильи весь день крошки не было во рту, поесть он так и не смог. Откусил от ржаной краюхи, посмотрел на икону в углу, разделся и полез в постель. Настя ещё не ложилась, ходила из угла в угол с хныкающим Гришкой на руках, что-то вполголоса напевала. Илья долго следил за ней из-под полуопущенных век, готовясь в любую минуту притвориться спящим. Потом он неожиданно в самом деле задремал и очнулся, когда в комнате было уже совсем темно, а в окно заглядывала белая луна. Настя рядом, держа на одной руке спящего ребёнка, осторожно старалась лечь в постель. Илья молча подвинулся. Она так же молча прилегла. Поворочалась, поудобнее устраивая младенца, и Илья невольно подумал: который это?

Больше он так и не заснул. Луна стояла в окне, сеяла сквозь пыльные стёкла мертвенный свет, метила пятнами половицы, через которые изредка бесшумно шмыгали мыши. Потом луна ушла, стало темно, за печью заскрипел и снова смолк сверчок. Иногда начинал попискивать кто-то из детей, и Настя то поворачивалась и давала грудь тому, кто спал у неё под боком, то поднималась и подходила к лежащему в люльке. Она не заснула ни на минуту, Илья знал это, но и заговорить с женой он по-прежнему не мог.

Ближе к утру, когда в комнате чуть посветлело и за окном начали проявляться ветви яблонь и палки забора, Илья почувствовал, что тревога его ослабевает. Настя так и не начала связывать узел, даже не посмотрела ни разу в сторону сундука с тряпьём. Дети, угомонившиеся к рассвету, спали мёртвым сном, и Настя лежала на спине, закинув руки за голову и глядя в потолок.

Точно так же лежал Илья, смотрел на медленно ползущий по стене бледный луч, ждал, когда тот окажется на притолоке, потом - на потолочной балке.

А когда луч, уже порозовевший и набравшийся силы, оказался у них на одеяле, вдруг спросил - так и не повернув головы:

– Жалеешь, что связалась со мной?

Рядом - тихий вздох. Недолгое молчание.

– Какая теперь разница…

– Уедешь? - решился Илья. Луч всё полз и полз вверх по лоскутному одеялу, минуя разноцветные, вылинявшие треугольнички ткани, а Настя всё молчала и молчала. Молчал и Илья, отчётливо понимая, что повторить вопроса не сможет. И уже не ждал ответа, когда рядом прозвучало чуть слышное:

– Куда теперь ехать? Дети… Больше он ни о чём не спрашивал. А через несколько минут поднялся и начал одеваться. Выходя из дома, бросил через плечо:

– Буди Варьку, увязывайтесь. Я запрягать пошёл.

Через полчаса цыганская телега стояла посреди двора, гнедые в упряжи переминались с ноги на ногу, тянули головы за ворота. Варька с Настей выносили из дома пухлые узлы с вещами, посуду, вёдра, подушки. Последним Варька торжественно загрузила пузатый медный самовар, а Настя вышла из дома с детьми, аккуратно завёрнутыми в одеяла: Гришка - в зелёное с красными розами, перешитое из шали, Дашка - в жёлтое с бубликами, из старой Настиной кофты. Настя передала пёстрые кульки Варьке, поднялась в телегу, протянула руки:

– Сначала Дашку давай! Теперь сына… Вот так, никто не проснулся. Залезай теперь сама!

– Нет, я после. Илья, ну что там у тебя? Трогаем?

Илья поплотнее захлопнул дверь опустевшего дома, припёр жердями ворота сарая, в последний раз огляделся, подошёл к телеге и потянул за узду лошадей:

– Ну-у-у, шевелись, мёртвые! Застоялись! Джян^[104]! Джян! Джян!