Дорогой длинною

Притворно нахмурившись, спросил:

– Нэ, со - мангэ тэ багав ваш лэскэ^[123]?

– Сбага^[124], Илья, - неожиданно ответил вместо Насти Заволоцкий, и Илья, смутившись, сообразил, что все студенты маслишинской развалюхи вполне сносно изъяснялись по-цыгански.

– Простите, Владислав Чеславыч… Не забыли романэс?

– Кое-что помню. Я ведь часто бываю здесь и в других хорах, занимаюсь изучением цыганского искусства. Но что обо мне! Ты спой, пожалуйста. Мой друг такого, ручаюсь, никогда не слышал… да и не услышит более. Илья, ради бога, "Отойди, не гляди" вместе с Настасьей Яковлевной! Алёша, иди немедленно сюда!

Но тот уже и сам торопливо подошёл, сел верхом на стул и совсем подетски опустил голову на кулаки. Настя положила руку на гриф гитары мужа.

Илья вздохнул и взял аккорд. Перед тем как начать петь, покосился на диван и увидел, что ни Маргитки, ни Сеньки Паровоза нет в комнате.

На улице шёл дождь. Невидимые капли стучали по листьям, тихое шуршание наполняло ночной воздух, трава блестела в свете окон. Стоя на крыльце, Маргитка куталась в шаль, с болезненной гримасой вслушивалась в поющие голоса.

– Поёт, проклятый… С ней поёт! С ней!

– А ты чего хотела? - Стоящий рядом Паровоз вытер мокрое от дождя лицо, усмехнулся. - Она ему жена, а ты кто?

Маргитка молча повернулась к нему. Сенька встретил её прямым наглым взглядом:

– Думала - не узнаю?

– Да что ты знаешь? - попыталась усмехнуться Маргитка, но губы её дрожали. Паровоз заметил это, нахмурился. Сказал уже без издёвки, злым отрывистым голосом:

– Я ведь не слепой, промежду прочим. И на Калитниковском кладбище тож дела имею. Раз тебя увидел, раз - его. А потом и обоих. Никодим, старый чёрт, молчит, но вы ж в его хибаре не романцы складываете, поди.

Маргитка, стиснув зубы, упорно смотрела в темноту сада. Её пальцы судорожно сжимали шаль у самого горла. Не глядя на Паровоза, она хрипло спросила:

– Тебе что до того?

– Спрашиваешь - что?! - Сенька взял её за запястья, с силой развернул к себе. - А не боишься, что я твоему отцу скажу? Что цыгане твои узнают?

Что жена его…

– Нет! - вырвалось у Маргитки. - Паровозик, брильянтовый! Не она только!

Христа ради, только не Настька! Илья убьёт меня, понимаешь? Убьёт!

Семён молчал, улыбался, но лицо его было недобрым. Маргитка молча, ожесточённо вырвала у него руки. Глядя в упор, хрипло спросила:

– Что взамен хочешь, серебряный?

Семён, не переставая улыбаться, нагнулся к ней, прошептал несколько слов. Маргитка отпрянула, как ошпаренная:

– На Хитровку?!.

– Как знаешь. - Сенька потянулся всем телом, засвистел. - Ежели нет - прямо сей минут к твоему отцу иду. Иль к Настасье Яковлевне. Такую бабу грех дурить.

– Не ходи. - Маргитка снова стянула на груди шаль, прислонилась к мокрой стене дома. Сквозь зубы сказала: - Будь по-твоему. Мне терять нечего.

Паровоз молчал. Если бы Маргитка взглянула на него сейчас, она увидела бы, что первый вор Москвы изрядно растерян. Но Маргитка, не отрываясь, смотрела в тёмный сад. А в освещённом доме два голоса - сильный красивый тенор и серебряное меццо-сопрано - сплетаясь, тосковали:

Нам блаженства с тобой не дадут, не дадут,

А меня с красотой продадут, продадут…

Гости уехали под утро. Цыгане разошлись, в доме наступила тишина. Илья и Настя последними поднялись в свою комнату. В темноте Илья, как был одетый, повалился ничком на постель.

– Разделся бы хоть… - попросила Настя.

Он повернулся, приподнялся на локте. Из-под полуопущенных век проследил за тем, как жена зажигает свечу, как, устало вздохнув, садится перед зеркалом и медленно вынимает шпильки из причёски. Чёрные пряди освобождённых волос одна за другой падали ей за спину. В зеркале Илья поймал её взгляд. Опустив глаза, пробурчал:

– И как ты его узнала только? Старик стариком, лысина, как паркет, сверкает…

– Не знаю… Сразу вспомнила.

– Из-за него плакала-то?

– Что? - изумлённо повернулась к нему Настя. Поймав напряжённый взгляд мужа, взялась за голову, с улыбкой простонала: - Ох, Илья… И когда ты уймешься только? Я ведь уже старуха!

– Хороша старуха… - Илья отвернулся к стене. - Даже Паровоз этот - и тот ошалел. Все карманы вывернул перед тобой, чуть на колени не упал.

– Ну, Паровоз… Он - мальчик. Поди, и песен-то приличных не слыхал никогда.

– Плакала ты! - упрямо сказал Илья. Он сам не знал, зачем ему понадобился этот разговор, чувствовал, что ищет неприятностей на свою голову, но забыть о светлой дорожке, пробежавшей по Настиной щеке, уже не мог.

– Ну, что ж… плакала. - Настя опустила руки с последними шпильками, перебросила волосы на плечо. Тихо вздохнула. - Тебя слушала.

– Меня?! - растерялся Илья. - Меня?.. А я думал…

У него хватило ума не закончить фразы, но Настя не заметила его замешательства. По-прежнему сидя спиной к мужу, она смотрела в зеркало.

– Я ведь тебе всегда говорила: за твой голос весь хор отдать не жаль. Я ещё девчонкой была - разум теряла от него. Сейчас-то ты редко поёшь, уж не знаю почему… Но как заведёшь что-нибудь, у меня вся душа дрожит. Жаль, что у тебя одни кони в голове.