Дорогой длинною

"Добавить" он пригрозил для порядка: видно было, что Гришке и так досталось. Физиономия сына была разбита в кровь, левый глаз заплывал, на скуле красовалась огромная ссадина. Вытирая красную струйку в углу рта, он хмуро сказал:

– Я начал.

– Ей-богу, выпорю! - пообещал Илья, в глубине души чувствуя некоторое уважение к сыну: Федька Трофимов был на голову его выше и на два года старше.

– Из-за неё? - кивнул он на незакрытую калитку.

Гришка покраснел так, что это было заметно даже под слоем грязи.

Хрипло сказал:

– Кто её потаскухой назовёт - убью.

– Так ведь, чяво, может, и верно? - глядя в сторону, сказал Илья. - Вот куда она сейчас умотала? И где вчера была? Знаешь ты? Нет? То-то и оно.

Гришка тяжело дышал, смотрел в землю. Помедлив, Илья продолжил:

– Мать говорила - ты её сватать хочешь?

Гришка кивнул.

– Мне такая невестка не нужна. - Илья помолчал. - Хочешь - уговаривай её и убегайте вместе. Только мне после этого на глаза не показывайся.

На разбитой скуле Гришки шевельнулся желвак, и Илья понял, что разговор о бегстве у него с девчонкой уже был. И понятно, куда она его послала…

– Слышишь ты меня?

– Слышу, - не поднимая глаз, сказал Гришка.

Благодаря бога, что сын не смотрит на него, Илья встал, пошёл в дом.

На душе было отвратительно.

В сенях его остановила расстроенная Дашка:

– Отец, как же нам быть вечером-то? Я думала, Гришка со мной по столикам ходить будет, а куда же ему, наверное, теперь…

– А я что поделаю?

– Может… может, ты мне сыграешь? Это совсем просто, ты этот романс знаешь. Там всего семь аккордов! Пожалуйста!

Минуту Илья смотрел в заплаканное лицо дочери. Затем, стараясь, чтобы в голосе не проскользнула радость, сказал:

– Убиться мне с вами. Идём, попробуем.

*****

Глядя прямо перед собой и прижимая к груди сумочку, Маргитка шла по Солянке. Она старалась идти быстро, но ноги сами собой замедляли шаг: это была последняя улица перед Хитровым рынком - самым гиблым местом Москвы. Обширную площадь Хитровки занимали ночлежки, кабаки и доходные дома, забитые оборванцами всех мастей. По залитым помоями переулкам болтались проститутки от семи до семидесяти лет, ползали нищие с полуголыми увечными детьми, орали торговки требухой и "рванинкой", собирающейся в трактирных отбросах. Ближе к вечеру появлялась хитровская аристократия - воры. Здесь обитали и "портяночники", не гнушавшиеся раздеть своего же брата нищего, и "фортачи", промышляющие по окнам, и "поездушники", на ходу вырывающие сумки и саквояжи у благонамеренных граждан, и самый решительный элемент - "деловые ребята", у которых водились и ножи, и револьверы. Хитровка была воровским царством, куда обычный москвич не осмеливался зайти даже средь бела дня. Будочники, "державшие" Хитров рынок, были "своими в доску" и "деловых" без лишней надобности не беспокоили, а воры, в свою очередь, не трогали их. В трактирах Хитровки можно было отыскать и беглых каторжников, но искать никому не хотелось: даже полиция не рисковала соваться в "Пересыльный" или "Сибирь". Самым отчаянным местом считался трактир под неофициальным названием "Каторга", где продавали выпивку, держали притон, скупали краденое и прятали беглых. Именно там назначил Маргитке встречу Сенька Паровоз.

Извозчик довёз Маргитку до начала Солянки, в Спасо-Глинищевский переулок, а дальше, сколько она ни сулила денег, ехать отказался. Когда же Маргитка попросила проводить её до Хитрова рынка, старик чуть не свалился с козел, замахал руками и, перекрестившись на церквушку, торжественно заявил, что и пятки его "в этой выгребной яме" не будет.

"И вам, барышня, там делать нечего! Ей же богу, разденут и в чём мать родила по улице пустят! И хорошо если разденут только, а то могут и… Не место вам там вовсе! Хочете - обратно без платы свезу?" Больше всего Маргитке хотелось согласиться и поскорей прыгнуть обратно в старенькую пролётку. Но она хорошо помнила лицо Сеньки вчера, на крыльце дома. Он не шутил. И поэтому Маргитка покачала головой, расплатилась с причитающим извозчиком и, прижимая к груди сумочку, отважно зашагала вниз по Солянке. Собираясь на Хитровку, она постаралась одеться похуже, а из сумочки благоразумно вынула всё, кроме огромного столового ножа, похищенного у кухарки.

Солянка заканчивалась. Прилично одетых людей навстречу попадалось всё меньше, зато нищие множились на глазах. Они с изумлением посматривали на брюнетку в потёртом сером платье и обтрёпанной шали, которая крепко прижимала к груди ридикюль странных очертаний (нож уже проткнул ткань в двух местах) и затравленно озиралась по сторонам. Какая-то оборванка с завёрнутым в грязные тряпки младенцем подошла к Маргитке:

– Подайте на ребёночка, барышня благородная…

Маргитка шарахнулась в сторону, чуть не уронив сумку. Хотела было сказать, что у неё нет ни копейки, но язык словно примёрз к зубам. Нищенка с минуту молча мерила её блёклыми, пустыми глазами, затем презрительно буркнула:

– Шаманаются тут всякие… - и отошла.