Дорогой длинною

"Прости, господи, прости цыгана безголового, не хотел обижать… но совести всё-таки нету у тебя. За что Дашку-то? Девочка в чём виновата, господи? Зачем же так-то, у неё же свадьба через неделю должна быть, она и так мало хорошего в жизни видела, слепая она, зачем же вот это, господи, зараза ты этакий? Оставь девочку в покое, оставь, господи, - просил Илья, с ненавистью глядя в мрачное лицо Спаса, отчаянно жалея в душе о том, что не достать этого боженьку с неба, не тряхнуть, не спросить глаза в глаза: - Совсем ты рехнулся, что ли, старый чёрт? Не видишь, кто тут виноват, чьи это счета, кто по ним платить должен? Что хочешь, господи… Что хочешь, бери, но не трогай Дашку…" От бессилия Илья срывался на прямые угрозы и, приблизив лицо прямо к освещённому лампадкой лику, сквозь зубы обещал: ну, погоди, господи…

Ну, попробуй только возьми к себе Дашку… Он, её отец, сей же час следом за ней отправится, и вот тогда, господи, вот тогда и поговорим, и плевать, что ты в своём доме будешь и что ты всё на свете можешь. Он, Илья Смоляко, тоже не лыком шит. Ещё и нож, и кнут в руках держатся. Спас смотрел недоверчиво, лампадка внезапно накренялась, роняя прозрачную каплю масла на пол. Глядя на дрожащее пятнышко, Илья приходил в себя, с ужасом понимал, что угрожает тому, от которого сейчас всё зависит, неловко опускался на колени перед иконой, зажмурившись, снова просил:

прости, господи… Прости, не слушай, бес попутал… Не трогай девочку, возьми меня, я пожил, погрешил, я всюду согласен, даже в ад на сковородку, но не трогай девочку, дай ей пожить, дай порадоваться…

Бог молчал. За окном стучал дождь. Красный свет лампадки дрожал на стенах, в спящем доме стояла тишина. Илья поднимался, шатаясь от усталости, садился за стол, опускал гудящую голову на кулаки и засыпал на несколько часов тяжёлым, не дающим отдыха сном.

В один из таких дней к нему пришла Маргитка - испуганная, бледная, с растрёпанными волосами, кое-как прихваченными сверху красным лоскутом. Илья, сидящий у окна, мельком взглянул на неё, отвернулся. Маргитка молча налила в стакан водки, придвинула к нему. Он так же молча выпил её.

– Что же будет, Илья?

Он не ответил на её робкий вопрос. Мотнул всклокоченной головой в сторону двери.

– Иди, чяёри.

– Куда я пойду? - хрипло спросила она, садясь напротив. - Куда я пойду?

И чего теперь боишься? Всё равно твоя Настька всё знает…

– Что с того? Кроме неё, никто…

– А мне с этого легче, что ли?! Илья! Да что ты молчишь? - вдруг напустилась она на него. - Что ты молчишь, чёрт проклятый?! Ты взгляни на себя, на кого ты похож! У тебя же скулы торчат, как у покойника! Иди поешь, поспи, напейся намерть… Видеть я тебя такого не могу!

Он поморщился, мотнул головой, словно отгоняя комара, и Маргитка умолкла. Подошла к окну; глядя на поникшие кусты сирени, скомкала в руках занавеску.

– Боишься, Илья? - стоя к нему спиной, спросила она.

– Боюсь.

– Настьки?

– Нет. Что Дашка…

– Не умрёт она. Не бойся.

– Кто знает, чяёри? Эта лихоманка проклятая… Знаю я, что это такое. Если бы ты понимала…

– Я всё понимаю.

– Ничего ты, глупая, не понимаешь.

Снова молчание. По-прежнему глядя на улицу, Маргитка сказала:

– Ко мне человек от Сеньки Паровоза прибегал с утра. Записку принёс.

– Не поймали его ещё, Паровоза твоего?

– Нет пока, но со дня на день словят… Он в Крым едет, зовёт с собой, пишет - здесь сидеть не может, обложили… Пишет, что сегодня ещё успеваем, что ждёт…

– Поезжай.

– Что?..

Маргитка отошла от окна, приблизилась, нагнулась к сидящему Илье.

Заглянув прямо в лицо, убедилась: не пьян. Ещё не веря, переспросила:

– Мне - уезжать? С Паровозом?

– Поезжай… если хочешь, конечно. - Илья упорно смотрел в пол.

– Илья, но я совсем не хочу… Илья, ты же… мы же с тобой… - Маргитка растерянно прижала ладони к щекам. - Ты же сказал - поедешь со мной в Сибирь… Ты не думай, я не извергиня какая-нибудь, мы подождём, пока Дашка встанет, даже на свадьбу её останемся, а потом… Илья, не молчи! Илья, не пугай меня! Илья, скажи мне…

– Прости меня, девочка.

Беззвучно ахнув, Маргитка села на пол у ног Ильи. Он не поднимал глаз.

Помолчав с минуту, глухо сказал:

– Помнишь, ты меня всё спрашивала, почему моя Настька такая? Борозды эти на лице у неё откуда? Я тебе скажу. Это не я сделал. Я бы себе руку отрубил, если б сам… Знаешь, какой Настька была? Такой красоты свет не родил. Лучше всех была, светилась… А борозды… Это она меня спасала.

Собой закрыла, понимаешь? Если бы не Настька тогда, я бы уже семнадцать лет в могиле лежал. Ни одна цыганка бы так не сделала, ни одна таборная!

Варька не сделала бы, а она… Я ведь дурак был, молодой был, с ума сходил по ней… В табор её притащил, думал - обвыкнется, будем жить, как другие…

А она жила и мучилась. Семнадцать лет жила и мучилась! И ни слова мне не сказала! И не пожаловалась ни разу! Я, я сам её спрашивал: "Хочешь в город?", а она смеялась только! Не хочу, смеялась, привыкла… Почему она не ушла - сам не пойму до сих пор. Дети… А потом ещё и Дашка…

– Что Дашка?

– Дашка ведь ей не дочь.

– Ты рехнулся? - завопила Маргитка. - Она ведь на неё похожа!