Дорожи тем, что ценишь. Депеши о выживании и стойкости

На северо-западе город Калькилия (население 50 000 человек) полностью окружен семнадцатикилометровой Стеной с единственным выходом. Некогда оживленная главная улица города теперь заканчивается пустырем у Стены. Экономика находится в руинах. Садовник на рынке катит тачку с песком, чтобы рассыпать его вокруг растений перед наступлением зимы. До возведения Стены у него было двенадцать рабочих. (В девяноста пяти процентах палестинских предприятий работает менее пяти сотрудников.) Сегодня у него никто не работает. Продажа растений – из-за того, что город отрезан от электроснабжения, – сократилась на девять десятых. Из кучки цветов лихниса он выбрасывает семена, вместо того чтобы собирать их. Его большие руки отяжелели от того, что теперь им нечего делать.

Трудно передать вид Стены, пересекающей землю там, где нет людей. Это противоположность обломкам. Бюрократический процесс, тщательно спланированный, заранее подготовленный и упреждающий. Его цель – предотвратить создание палестинского государства. Цель кувалды. За три года, как ее строят, количество нападений смертников особо не сократилось. Стоя перед ней, чувствуешь себя маленьким, как окурок. (За исключением месяца Рамадана, палестинцы много курят.) И всё же, как ни странно, это не выглядит чем-то окончательным, только непреодолимым.

Когда она будет закончена, это будет невозмутимое лицо неравенства протяженностью 640 километров. На данный момент это 210 километров. Неравенство существует между теми, у кого полный арсенал новейших военных технологий для защиты того, что они считают своим (вертолеты «Апач», танки «Меркава», F-16 и т. д.), и теми, у кого нет ничего, кроме имен и общей веры в то, что справедливость является аксиомой. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Возможно, Стена – часть той же недальновидной репрессивной логики, что и бомбардировка «звуковыми ударами», которым жители Газы подвергаются каждую ночь, пока я пишу. Реактивные истребители летят очень низко на полной скорости, чтобы преодолеть звуковой барьер и потрепать нервы ютящимся внизу неспящим своей аксиомой. И это не работает.

Такое превосходство в огневой мощи препятствует разумной стратегии; чтобы мыслить стратегически, нужно уметь представлять себя на месте противника, а чувство превосходства препятствует этому.

Заберитесь на один из выступов и посмотрите вниз на Стену, изгибающуюся своими плитами к южному горизонту. Напоминает удода? В долгосрочной перспективе стена выглядит временной.

В израильских тюрьмах содержится восемь тысяч политических заключенных, триста пятьдесят из них моложе восемнадцати лет. Тюремное заключение стало обычным этапом, по которому человек проходит один или несколько раз в жизни. Бросание камней может привести к сроку от двух с половиной лет.

Тюрьма для нас – это своего рода образование, университет, говорит мужчина в очках, ему около пятидесяти, на нем деловой костюм. Там вы учитесь учиться. Он младший из пяти братьев и занимается импортом кофемашин. Вы учитесь бороться вместе. Кое-что улучшилось за последние сорок лет. Улучшилось благодаря нашим голодовкам. Самый большой мой срок – двадцать дней. Каждый день мы выбивали себе лишние четверть часа для упражнений. У заключенных с длительными сроками заключений окна обычно закрыты, чтобы в камеры не попадал солнечный свет. Мы отвоевали им немного света. Мы добились отмены ежедневного личного досмотра. В остальное время мы читали, обсуждали прочитанное, учили языки. Я познакомился с некоторыми солдатами и охранниками. На улицах между нами язык пуль и камней. Внутри по-другому. Они тоже в тюрьме, как и мы. Разница в том, что мы верим в то, что привело нас туда, а они, по большей части, нет, потому что они там просто зарабатывают на жизнь. Я знаю о нескольких дружеских отношениях, которые начинались так.

Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Иудейская пустыня между Иерусалимом и Иерихоном из песчаника, а не из песка; обрывистая, а не плоская. Весной кое-где она покрывается дикой травой, и козы бедуинов питаются ею. Позже будут одни кусты лиция.

Если созерцать пустыню, то быстро обнаруживается, что это пейзаж, взгляд которого устремлен в небо. Это вопрос геологии, а не библейской истории. Она висит под небом, как гамак. А когда дует ветер, она скручивается, как мокрая простыня. В результате небо кажется более важным, более существенным, чем земля. Игла дикобраза, унесенная ветром, падает к вашим ногам. Неудивительно, что сотни пророков, включая величайших, получали здесь свои виде́ния.

Светает, и стадо из двухсот коз, сопровождаемое пастухом-бедуином на муле и собакой, совершает вечерний зигзагообразный спуск к лагерю, где есть вода и немного зерна. В это время года чертополох и корневища плохо кормят.

Трудность с пророками и их пророчествами заключается в том, что они игнорируют то, что непосредственно следует за действием, игнорируют последствия. Действия для них не инструмент, а символ. Случается, что пророчества заставляют людей не видеть, что содержит в себе время.