Доржи, сын Банзара

Откуда-то появились два больших орла. Один с лысой головой. Он нетороплив, уверен в себе. Матерый орел. Второй поменьше, быстрый и сильный, с плотными тяжелыми крыльями. Доржи кажется, что кто-то связал, этих орлов и они не могут оторваться друг от друга. Поднялись, сложили крылья и как камни ринулись вниз, чуть. не упали на мертвую Пеструху… Потом опять взмыли в вышину. С клекотом, криком бросились друг на друга. На землю полетели темные перья. Доржи увидел, что все птицы исчезли, будто вымерли. Одна только пичужка вылетела поглядеть на поединок орлов. Орлы выпустили друг друга из когтей и, как две черные бури, налетели на легкомысленную птичку. На землю упало только несколько перьев. Будто и не было на свете бедной пичужки. Орлы принялись вновь терзать друг друга.

Отец вышел из юрты с кремневкой, прицелился. Когда орлы в смертельной схватке замерли на мгновение в воздухе, раздался выстрел. Старый орел упал с простреленным крылом.

Раненый орел бил крылом, взметал снежную пыль. В его помутневших глазах была такая злоба, что Доржи с опаской проговорил:

— Папа, не подходи близко. Вон какой он страшный…

Отец подбежал с палкой. Орел бросился на него. Когда все было кончено, откуда-то появились собаки, остановились в стороне с поджатыми хвостами. Доржи рассматривает когти, клюв, остекленевшие выпуклые глаза хищной птицы.

Жалко, что здесь нет Алеши Аносова. Он бы больше Доржи обрадовался. Алеша ненавидит орлов и коршунов, говорит, что они всем добрым птицам враги. Он бы про этот поединок орлов долго-долго вспоминал. Каждому бы рассказывал. Стал бы говорить, что дралось пять орлов и казак Банзар всех убил одним выстрелом. Он ведь не может иначе, когда о чем-нибудь рассказывает. У него люди на гусях за облаками летают, дрофы за человеком по степи гоняются.

Подошел Мунко-бабай.

— Из-за чего орлы подрались, Мунко-бабай? Мяса им мало? — спросил Доржи.

— Наоборот, они дерутся потому, что стало слишком много еды… Так и среди людей, богачей — нойонов бывает. Сколько мелких птах из-за этого страдает!.. Случись же какой беспорядок в народе, они забывают все ссоры и вместе обрушиваются на людей.

Мунко-бабай и Доржи вошли в юрту. Мать положила в очаг последние поленья. Поставила чугун с водой для заварухи.

Доржи склонился над книгой, но читать не может. За юртой слышится чей-то стон, плач женщины, вздохи мужчин. С этими звуками сливается вой волков, лай собак, клекот дерущихся орлов, карканье ворон над падалью. Но к этому Доржи уже привык. Другое мучило его. такая беда случилась с Эрдэмтэ-бабаем… А он весь день прособирался и не зашел. — Доржи уже много раз откладывал книгу, но как только он представлял себе холодную юрту с остывшим очагом, плач детей, он вновь начинал перелистывать страницы. Видно, мальчик, сам того не понимая, боялся принять новое горе на свою душу.

Когда Доржи в тот же вечер зашел к Эрдэмтэ, оказалось, что в юрте тихо, в очаге большой огонь. Видно, кто-то поделился сухими дровами. Пахло только что испеченной лепешкой — и муки соседи принесли.

Эрдэмтэ лежал неподвижно. Доржи сел на деревянную кровать.

— Сильно ноги болят, Эрдэмтэ-бабай?

— Болят, Доржи. Когда палец занозишь, и то больно. А у меня ведь обе ноги… Так и горят, хочется в ледяную воду их окунуть.

— А вы не стонете. Я думал — не больно.

— Стонать будешь, легче не станет.

— Эрдэмтэ-бабай… Можно, я схожу к Ганижабу — привезу сена для вашей Пеструхи? Мама отпустит.

— Не надо, Доржи. Теперь не нужен ни Ганижаб, ни его сено. Пеструхи нашей уже нет.

Димит тихо, почти шепотом запричитала:

— Как теперь будем жить? Дети мои, пойдете вы с чашкой от юрты к юрте… Может, добрые люди молока плеснут, простокваши нальют… А может, еще от порога вам скажут: «Идите домой, сами голодные».

Дети сидели в углу молчаливые, тихо во что-то играли. Даже маленький Бато не плакал, посматривал то на мать, то на отца.

— Что будет, то и будет. Не у нас одних такая беда. Но Димит как бы не слышала мужа, твердила одно и то же:

— Как жить будем, как жить?

— Ну, хватит, Димит. А вы, дети, что умолкли? Играйте веселее. Только ноги мои не заденьте. Нехорошо, когда в юрте так тихо. Точно все вымерли.

Но дети не двинулись с места. Только Бато ходит вокруг матери, шлепает себя ладошками по животу. Доржи знает — у него такой большой живот не от сытости. Ест все, что попадается. У Даржая тоже большой живот. Сколько раз Доржи дразнил: «Пузатый, пузатый!»

Глупый был тогда, еще в школе не учился.

— Расскажи, Доржи, что-нибудь. Не ругает вас учитель, когда учиться к нему приходите? Не бьет?

— Мы к учителям не ходим, они к нам приходят.

Эрдэмтэ улыбнулся:

— Вон как… Важные вы, однако, сопляки. Я что-то не видел, чтобы ламы к послушникам ходили. Все послушники к ламам бегают.

— Мы их в классе ждем. Комната такая, больше, чем летник у Мархансая. Колокольчик зазвенит, и учитель входит.

— Колокольчик? A-а… Учитель, значит, на телеге приезжает, с колокольчиком.

Доржи объясняет, что звонит старик истопник. Эрдэмтэ слушает и думает, что эти мальчишки потом нойонами станут. А грамотный нойон еще злее.