Достоевский и динамика религиозного опыта

То, что эти последние слова Дмитрия должны вызвать отклик у читателей с христианским мировоззрением, указывает лишь на соборность в религиозном подтексте романа, ибо Дмитрий, очевидно, разделяет глубокую экзистенциальную тревогу, которая беспокоит Ивана и, как позже станет ясно, Алешу.

Как мы видели, существует школа критики Достоевского, считающая, что истинным религиозным подтекстом романа является православная традиция во всей ее полноте. И все же поразительно, что в этих вводных главах никто, даже Зосима, не выступает как ее представитель и не апеллирует к ее авторитету. Зосима и его положение старца представлены как второстепенные, а с точки зрения православия — даже подозрительные. Говорят, хотя это и не подтверждено, что Зосима не знает, что такое Бог. Он определенно считает, что религиозные истины не могут быть доказаны. Он не говорит ни о таинствах, ни о почитании икон как окон в высший мир духа. Вместо этого он говорит своим слушателям, что, проводя жизнь в деятельной любви к ближнему, человек приходит к вере в Бога и бессмертие — как раз тогда, когда думает, что он максимально далек от этого убеждения. Он понимает душу, терзаемую неверием, и духовную ценность таких мучений на пути веры. Он выступает за покаяние и молитву; он предостерегает от лжи и презрения; он предвидит личные радости и трагедии и преклоняется перед страданием, но тогда как один читатель воспримет это как цветы на древе православия, другой увидит здесь выражение более примитивной формы христианства, в которой обряд, догмат, иерархия и традиция являются второстепенными и несущественными наслоениями, что, быть может, в духе автора Послания к Ефесянам. Далее нам будет рассказано о чтении Зосимы и о том значении, которое оно для него имеет, но единственный персонаж первой части, чье чтение включает в себя классику русского православия, в том числе и Книгу Иова, — крестьянин Григорий, который не понимает прочитанного. Еще неизвестно, поддерживают ли более поздние части романа одну интерпретацию, исключая другую.

Наконец, Часть 1 не только иллюстрирует многие расходящиеся разновидности религиозного дискурса и восприимчивости, некоторые из которых будут развиты в более поздних частях романа. Она также содержит важные подсказки относительно того, как будет проходить спор. Мы видели, как Ракитин пытается вскрыть противоречия в воззрениях Зосимы и в жизни монахов, предполагая обман и мистификацию с их стороны, и как старый Карамазов и Смердяков занимаются деконструкцией вульгарного, буквалистического христианства. Во второй части мы видим, как нечто подобное, но гораздо более утонченно делает Иван. Сазерленд [Sutherland 1977] убедительно доказал, что христианство, на которое нападает Иван, на самом деле является его вульгарной версией, основанной на вопиющих заблуждениях.

IV

Pro и contra, этап первый

Вторая часть романа посвящена старцу Зосиме, точнее ожиданию и осознанию его смерти. Она включает в себя знаменитые главы «Бунт», «Великий инквизитор», «Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы, составлено с собственных слов его Алексеем Федоровичем Карамазовым» и «Из бесед и поучений старца Зосимы» и представлена множеством разных способов и в разных литературных жанрах, религиозных темах, которыми славится роман, придавая мифическую идентичность времени и месту (то, что Бахтин назвал бы хронотопом), где расходятся пути: в пустыне, где евангельский Иисус встречается с сатаной и делает свой выбор между дьяволом и своим божественным призванием.