Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Однако по мнению французов ни «русский мужик» Достоевский, ни «венский еврей» Фрейд не изобрели ничего нового, чего бы не было во французской культуре, они лишь поразили мистической силой и глубиной своего анализа. Так, например, Эснар говорит о мистической смелости Фрейда, Вогюэ — о мистическом реализме Достоевского. В отношении новаторства Фрейда это мнение прослеживается в ряде высказываний французских писателей в уже упомянутом журнале «Le Disque vert». В частности, его предтечами, открывшими сферу бессознательного в художественной форме, называют Стендаля, Бурже, Пруста, Барреса, а также Ницше, По и Достоевского. Таким образом, Достоевский и Фрейд оказались в одной культурной «связке»: французский перевод «Введения в психоанализ», выполненный еврейско-российским переводчиком С. Янкелевичем (1869–1951) и авторизованный автором, вышел в свет в том же юбилейном 1921 году. То есть с начала 1920‐х годов в мире французской литературы имена Фрейда и Достоевского как первооткрывателей сферы психологического бессознательного оказались связаны невидимой нитью, несмотря на то что знаменитая статья Фрейда «Достоевский и отцеубийство» (1928) стала широко известна во французском переводе Ж.‐Б. Понталиса лишь в 1973 году и с тех пор издается в качестве предисловия к роману «Братья Карамазовы» в издательстве «Галлимар» в коллекции карманного формата «Folio». Такое издательское решение, безусловно, было коммерческой уловкой, несмотря на редукционистскую трактовку произведения и самой личности писателя, предложенную Фрейдом. Правда, первое французское издание этого текста Фрейда также послужило предисловием, предваряя воспоминания А. Г. Достоевской, выпущенные в свет издательством Галлимара в 1930 году в переводе А. Бёклера[331]

. Тем не менее, не получив широкой огласки в 1930–1960‐е годы, этот в общем-то проходной для Фрейда текст, написанный нехотя, по просьбе самого преданного ученика М. Эйтингона, оказал и продолжает оказывать ощутимое влияние на интерпретации творчества Достоевского во Франции.

Предложенное Фрейдом психоаналитическое прочтение автора через его произведения и биографию, где на первый план выводится личность писателя, каковая, будучи сведена к эдипову комплексу и детерминирована детской сексуальностью, предопределяет все его творчество, не раз подвергалась критической рефлексии в работах как последователей, так и оппонентов Фрейда из числа писателей, литературоведов, психиатров и философов (Т. Алажуанин, Д. Арбан, Р. Жирар, М.‐Т. Нейро-Сутерман, Ж. Нива, Ф. Соллерс). Первые опыты толкования личности и творчества писателя в духе Фрейда были нацелены главным образом на то, чтобы найти доказательства и продемонстрировать неоспоримую ценность психоанализа. В этом отношении показательны первые работы, иллюстрирующие медицинский психоанализ, — «Поражение Бодлера» П. Лафорга (1931) и «Эдгар По» М. Бонапарт (1933)[332]

. Так литература играла на руку психоанализу. Анализу личности Достоевского в свете доктрины Фрейда посвящена статья М. Бонапарт «Эпилепсия и садо-мазохизм в жизни и творчестве Достоевского»[333]

, опубликованная в разделе «Прикладной психоанализ» специализированного журнала Парижского психоаналитического общества. М. Бонапарт известна прежде всего тем, что, пройдя анализ с Фрейдом, посвятила всю жизнь и немалое состояние развитию психоанализа во Франции. Используя несколько новых источников и аргументов, Бонапарт подтверждает основные идеи Фрейда, делая акцент на бесспорной связи между болезнью и гением, детерминированным этой болезнью, приоткрывая тем самым завесу над тайной литературного творчества Достоевского, которому впоследствии посвятит фундаментальную монографию Ж. Катто, радикально оспорив этот психоаналитический тезис в главе «Болезнь»[334]

.

Критическое прочтение статьи Фрейда представлено в работе психоаналитика, специалиста по первичной эпилепсии и автора компаративного исследования о Достоевском и Флобере[335] М.‐Т. Нейро-Сутерман «Отцеубийство и эпилепсия. По поводу статьи Фрейда о Достоевском»[336]. Автор высказывает предположение, что Фрейд питает скрытую зависть по отношению к писателю, оставаясь перед ним кропотливым ремесленником, вынужденным мучительно реконструировать с помощью анализа то, чего романист добивается непосредственно в произведении в качестве продукта познания психической природы человека и труда художника.